1996.01.27-3
(Отвечающие: Безымянный 1648, Предохранители, Ругающие, Мабу)
(Бзм1648) — …не знаю.
(Петрова) — За что это всё?
(Бзм1648) — Не знаю, они не признаются. Но, благодаря моим ответам, они признаются в этом, и тогда их…
(Васильева) — Убивают.
(Бзм1648) — …сжигают, и…
(Петрова) — На костре.
(Бзм1648) — Да. Ещё бросают в воду.
(Петрова) — Если это женщины в основном молодые и очень красивые, да?
(Бзм1648) — Да.
(Васильева) — Они всплывают на воде, да? Если они всплывают — значит, их сжигают…
(Бзм1648) — Нет.
(Васильева) — Нет? Их топят?
(Бзм1648) — Их топят.
(Васильева) — Топят? Вот это времена у вас!
(Петрова) — Какая-то инквизиция.
(Васильева) — Ну 17… ну конечно…
(Бзм1648) — Но ведь поймите, они же ведьмы! Мне их жалко, но они же ведьмы!
(Васильева) — Они люди!
(Петрова) — Ну ведьмы, из-за чего же такое название, ведьмы?
(Бзм1648) — Но они же против Бога.
(Васильева) — Нет, они не против Бога!
(Бзм1648) — Они против монахов!
(Васильева) — Ой, это монахи тебе так говорят, они не против Бога. Разве когда убивают… убивают кого-то именем Бога… (Обрыв.)
— …это пахнет!
(Губин) — Что пахнет?
— Знаешь, как это пахнет? Это называется «Хрущёвщина»!
(Губин) — Это что «Хрущёвщина»? Что имеешь в виду?
(Васильева) — Это кто-то другой.
(Петрова) — Ага. (Обрыв.)
— Первые, пришедшие в астрал, сперва теряются: им необычен этот мир, они пугаются его, они видят множество цветов, видят совершенно всё по-другому. Предметы, которые знали всю жизнь, выглядят совершенно по-другому. Тот же самый шифоньер оказывается вдруг таким объёмным, и в нём можно спрятать множество стран. Никогда нельзя было подумать, что в астрале могут находиться те же предметы, что есть и здесь. Всегда считалось, что астрал — это, значит, души умерших, или души нерождённых, или множество таких, но только души — оказывается, нет. В этом мире тоже есть горы, тоже есть небо, тоже есть Земля. И даже в некоторых кусочках есть та же самая техника, но только работает немножко по-другому. Удивительный мир, мир красок. И если в этом мире вы почувствуете боль, это будет не та боль, которую вы обычно видите и слышите здесь, — это будет боль, которая захватит всего Вас, всего. Это очень страшно! Очень! Но в этом же мире есть и моменты счастья, и тогда вы будете действительно счастливы, как не могли быть счастливы здесь. Что такое астрал? Астрал — начало. Первая буква говорит о том, что это начало. Последняя буква говорит о том, что этот мир меняем, он непостоянен. Он не может быть постоянен, потому что астрал создан нами: нашими чувствами, нашими желаниями, нашими мечтами, нашими проклятиями, нашей болью и счастьем, — и всё это наше! Если сказать, что человек родил астрал, это будет ложь. Но и нельзя сказать, что астрал родил человека. Это столь совместно, что нельзя разделить ни человека, ни астрал. Ну а что такое человек? Это та частица астрала, которая более-менее ещё реальна. Почему? Очень просто. Мир астрала состоит из множества, из множества элементов. Этим элементом может быть и фэнтези — ваши фантазии — это могут быть любые чувства, какие бы они не были. Представляете, какой хаос творится в этом мире. И когда вы собираетесь путешествовать по астралу, какой нужен вам проводник. Сколько людей, сколько мыслей — столько и изменений в этом мире. А сколько в нём уровней? Множество! Вы можете попасть на самый низкий, где существует только всего лишь одна темнота. Именно в этом мире ничего не было, лишь только дух метался. И именно в этом мире впервые дух произнёс слово. И тогда родились новые, родился мир, которым мы сейчас живём. Именно в этом начале не было ничего — была пустота. И лишь только мятежный дух носился и искал себе подобного, и не найдя его, создал. Произнёс слово своё, рождённое мечтами его, и появилась Земля. И дал ей имя «Земля». И сделал воды, и в воды жизнь поселил, и дал имя жизни «Рыба». И сделал животных он, и дал им имя «Животные». Но не увидел себя в них, и создал тогда человека, и дал человеку право назвать свои имена. Пришёл человек, и каждую из рыб назвал, и каждому животному имя дал. И себя назвал, и детей своих назвал… (Срыв.) (Срыв.)
— Пришли к Нему и спросили: «Вы создали мир этот?» — и ответил Он: «Нет, мечты мои, желание моё, любовь моя!» Потому в каждом из нас есть и желание, и мечта, и любовь. И он, сделавши и сотворивши нас, передал и боль свою, и потому мы болеем, — болеем, когда не знаем, болеем, когда хотим, болеем, когда ищем. И имя этой болезни — жизнь. И Он — мятежник, ушёл от нас, ушёл, чтобы не мешать нам, чтобы были самостоятельными в счастье и в беде своей. Но придёт время, и мы должны вернуться к Нему, и сказать: «Вот он я, сын твой!» И если узнает — счастье. Если же скажет: «Нет, ты не мой! Ты чужой!» — уйдёшь, и не будет дома тебя. Мир астрала — мир любви и страха. В нём нельзя быть без проводника. Можно очень легко заблудиться и не вернуться. Сколько множество людей было потеряно в нём, когда, желая выйти в него, терялся. И только тогда потом была одна дорога. И тогда, сошедший с ума, или, как раньше говорили «одержимые», терялись в этом мире: уже ушли из астрала, но не пришли сюда — нигде. Нигде. Многие, не умеющие прийти в него, старались «химией» и любыми другими способами. Что делали сперва? Клали в воду и топили, топили до той степени, когда уже терял сознание. И тогда вытаскивали его, давали глоток воздуха, и он, умирающий, видел миры астрала. И теперь представьте, какие миры он мог видеть. Разве мог он увидеть «высшие», если с такой печалью, с такой болью ложился он в эту воду? Было и другое. Была даже наука, как ударить дубинкой, чтобы не убить, но всё же. (Срыв.) (Срыв.)
— …из живущих…
(Губин) — «Каждый из живущих».
— …держит уголёк. Уголёк в ладони каждого горит и даёт жизнь. Другая же рука прикрывает, прикрывает уголёк тот, чтобы не загасить его, чтобы чужой не отнял его. И так каждый из вас несёт этот уголёк по жизни. Бывает время, когда вы от жадности раскидываете руки, и теряете уголёк этот. И тогда где-то вдалеке от вас он тлеет, а вы же… вы же болеете и чахнете — жадность убивает вас. Бывает и другое. Когда уголёк ваш жжёт и мучает вас, ибо не можете понять, что происходит с вами — выбрасываете его! Потому что так легче. Чтобы не мучиться. И это вы называете самоубийством.
(Васильева) — Скажите, кто Вы?
— И потому нельзя с хранящими, и не по своей воле терявшими угольки, ложить их рядом. Есть и те, кто держат угольки, но протянув помощь, теряет и его, теряет и тоже умирают. Можно ли назвать его, можно ли обвинить его в потере того уголька? Нет, он сохранил чужой… он сохранил чужой уголёк, чужой уголёк для него дороже своего — вот, что называется человеком, вот. (Срыв.) (Срыв.)
— …сперва зубило…
(Губин) — Сперва зубило? Какое зубило? (шёпотом)
— …сделанное из камня… дерево и шкура. Потом научились создавать бумагу, и стали на ней писать. Но прежде всего были рисунки, рассказывающие истории. Эти рисунки превращались в буквы. И, наконец, было до… (Срыв.) (Срыв.)
— Говорят, что порядок — это всего лишь одно из хаоса. Нет, это неправда. Что такое хаос? Что такое хаос? И есть ли он? Нет. Пока есть жизнь — нет хаоса. Умрёт жизнь, когда ни одной души, ни одного огонька не останется, вот тогда будет хаос, только тогда, всё остальное — просто непонято, и только. Вы говорите «энтропия», а это значит, что постепенно рано или поздно угаснет жизнь. Физическая? Да. Она должна это сделать! Ну представьте, как вы будете расти, если вы будете постоянно в одном и том же теле? Никак. Это невозможно! Вы сперва потеряете одно, потом другое и дальше. Но это всё должно происходить своим и только своим (чередом). Что происходит у вас? Вы, первое — раса «АсУров». Что было с ней? Что?
(Васильева) — Раса Асуров?
— Погибла. Она не имела человеческих тел, не имела. Она более была похожа на тела насекомых. И вы могли быть ими, и носить тела их. Но нет…
(Васильева) — Это на Луне.
— …погибла. От чего?! Да зазнались, просто зазнались. Сказали, что раз мы боги, значит, можем всё. И что? Не смогли остановиться. Пойдёмте далее. Раса вперёдсмотрящих — их называли так почему? Да потому что они могли видеть будущее. И что? Разбили самих себя. Почему? Потому что они не могли понять, что мир не может быть одним. Есть множество будущего, и все смотрящие в будущее увидели его разным: и распри начались, и стали меж собой разбираться, кто прав и кто нет, и, не найдя согласия, убили себя. Осталось малое. Хорошо, что к этому времени уже зарождался человек. Хорошо, что человеку можно было преподнести, что человеку можно было отдать знания свои. И хотя человек растерял их, пока стал, наконец, человеком, хоть что-то осталось в нём. Пойдёмте далее.
(Васильева) — Раса… (Срыв.) (Срыв.)
— …и богов колесницы, давили людей. И ко… (Срыв.) (Срыв.)
— … и звёзды…
(Губин) — (шёпотом) «Увидевши звёзды»
— …что делаете вы? Что приносят вам звёзды эти? Печаль, печаль и ощущение сколь малы вы. Увидевши звёзды, хотите прийти к ним, хотите увидеть, что есть на них. Раньше, когда были детьми, вы звёзды представляли по-иному. Вы не знали, что звезда — это Солнце. Вы не знали, что многие из звёзд — это планеты и на них есть жизнь. Для вас была звезда — это что-то, где были и могут быть осуществлены ваши мечты. Теперь вы выросли, и теперь вы знаете, что звезда — это всего лишь сгусток плазмы, что планета — это всего лишь пустой никому ненужный кусок земли или материи, как угодно, и там ничего не растёт — только вы здесь на этой планете живёте и всё. Теперь вы знаете, что такое солнечная система… Да зачем вам это было знать? Зачем?
(Васильева) — Скажите, кто вы?
— Только для того чтобы потешить свой ум, и всё? Вы забыли какими вы были детьми, вы забыли как вы летали к этим звёздам. Вспомните, когда вам снились звёзды, когда вы летели к ним, и когда прилетали и гуляли среди них, те ли это были звёзды, что снятся сейчас? И снятся ли они вам?
(Васильева) — Кто Вы?
— Печаль, печаль не в том, что вы тешите себя, печаль в том, что вы не можете понять этого. Вам говорят — вы не слышите. Вы хотите узнать имя наше? Множество раз слышали его, множество, и каждый раз отрицали. Множество раз мы говорили в вас, останавливали вас, и что? Вы не слышали нас. Множество раз вы хотели и пытались спросить, что такое шёпот, — и когда приходит он, вы не слышите нас… (Срыв.) (Срыв.)
(Прдхр) — …вот и печаль, и снова нам работать. Вы узнали нас?
(Васильева) — Да узнали, но вы представьтесь. Вы нам не представлялись.
(Прдхр) — Как же вы тогда узнали, если нам представиться?
(Петрова) — Узнали, узнали.
(Губин) — Предохранители?
(Петрова) — Да, конечно.
(Прдхр) — Когда-то назвались и так.
(Васильева) — А, это вон. «И снова нам работать».
(Губин) — А вы не в курсе, кто вот с нами сейчас разговаривал?
(Прдхр) — О, нет. Давайте каждый будет за себя.
(Васильева) — Вот так.
(Петрова) — Ну ладно.
— Ну представьте, что мы сделаем? Сделаем ли мы хорошую услугу, если они не говорят, а если быть точнее, они всё-таки сказали, но вы не очень-то и расслышали.
(Васильева) — Ну да.
— Потом, слушая кассеты, вы скажете: «А, вот что!» Что интересно, через год послушав, вы скажете: «Ах нет, вот это было!» И вы постоянно меняетесь, вы постоянно находите что-то новое. Постоянно. Благодаря чему? Благодаря тому, что вы забываете старое. У вас появляются новые версии, и вы не можете соединить их все вместе. Соберите все версии вместе, и тогда это будет верным, только это может быть верным — вы же строите маленькие-маленькие кусочки. Вы оторвали кусочек: «Ах, какой красивый, какой замечательный! Он мне подходит!» Прошло время, этот кусочек уже надоел. Вы его выкидываете и берёте новый. Начинаете рассматривать и хвалить его: «Ах вот как это было! Как же я раньше-то не догадался? Вот дурак-то я был какой!» И что? До следующего раза. Да возьмите, соберите эти кусочки! Понимаете, что делаете вы? Вы разбрасываете картину. Как вам потом её собрать, если эти кусочки вы разбросали в разные стороны и постарались их забыть? Да соберите вы их, и будет вам картинка. Соберите всё, что было услышано, увидено вами и прочувствовано вами, и тогда вы поймёте! Вы же слушаете технику вашу, и не можете вспомнить, какие были чувства у вас во время использования этой техники.
(Петрова) — Ну да.
— Вы слушаете интонации, даже иногда восхищаетесь ими, но не можете повторить их сами. Почему? Почему? Ведь каждый из вас может, может говорить как мы, как они, как любой. А что сделаете вы? Что сделаете вы? Вы поставите свои границы. Вы возьмёте, нарисуете свою картинку из наших кубичков, слепите что-то своё, поставите в свою рамку, поставите на видное место, и скажете: «Вот, это так!» Всему остальному вы скажете «неверно». Правильно? Правильно. Почему? Очень просто. Вы… (Срыв.) (Срыв.)
(Васильева) — Вот мы сейчас так немножко поспорили между собой о шёпоте. Помните?.. Вы, конечно, всё помните. Вы закончили… мы, вернее… ну, закончилась… контакт закончился на вопросе, вы спросили у нас: что такое шёпот. Ну мы начали тут разные версии выдвигать об этом. Мы не забывали об этом, а просто как-то другие вопросы возникали, и не было времени может или чего, не знаю даже, спросить. И вот сейчас нам ответили о шёпоте.
— Всего лишь только часть.
(Васильева) — Ну часть, да.
— Небольшая часть. Что такое шёпот? Шёпот — это всё, что говорит в вас, именно в вас, но не сознание ваше. Шёпот — это когда вы можете чувствовать, но не можете понять, что это. Иначе, если бы вы поняли, это был бы уже не шёпот, а просто диалог, разговор. Шёпот, и почему именно шёпот? Всё очень просто. Он слишком слаб, по сравнению с вашим сознанием. А если быть точнее, он слишком далёк от вас, у вас слишком много одежд. Слишком много. И чем будет меньше одежд этих, тем больше вы будете слышать этот шёпот, и тем разборчивее он будет для вас. Шёпот можно назвать любой, любой из монологов произнесённых. Что такое шёпот? Это ваша совесть, это ваши прошлые и будущие воспоминания. Шёпот — это всё, что не познано и непонято вами — вот что такое шёпот. Шёпот — это то, что делает вас человеком. Ведь сознание имеет и машина, тем более вы уже научились строить такие машины. И они в скорости будут выше и умнее вас. Но они не могут слышать шёпот. Шёпот — это и есть то, что делает вас человеком, это и есть ваше истинное человеческое, это и есть тот «АУМ», это и есть тот дух божий, что был дан вам. Вот, что такое шёпот. Почему же слаб он?! Он не слаб — вы глухи, только и всего. Спрашивайте.
(Васильева) — А вот скажите, вот как нам… мы так поняли, в прошлом воплощении Переводчик занимался спиритизмом, — вот как бы нам ни скатиться до этого дела? Может быть, такая опасность может быть? Или нет? Или это зависит…
— Что делаете вы? Сколько было множество-множество разговоров с вами? Сколько было множество повторов? Хорошо, если бы просто были повторы, но они постоянны, постоянны в том, что вы не знаете и не хотите знать о прошлом. Вы жалуетесь на память, а разве память виновата? Простите, когда в школе вас заставляли учить стихотворение, и когда вы приходили и не отвечали урок, и вам ставили плохие оценки — что, память была виновата или лень ваша?
(Васильева) — Да лень.
(Петрова) — Лень.
— Теперь смотрите, что делаете вы. Вы постоянно спрашиваете, вы только набираете, вы только создаёте количество. Когда же будет в конце качество? И вообще, ваша теория «количество переходящее в качество» — это ложь! Это всего лишь попытка оправдать себя, попытка оправдать свои множественные ошибки. Да, конечно, в какой-то мере это верно, расшибив лоб можно всё-таки добраться до цели, но ведь можно было бы сделать это и короче, если бы это делать с умом, а не просто тыкаться наугад. Сколько множество было потеряно вами? Сколько множество мы затрагивали тем и вы теряли их? Теряли только из-за того что вы были машиной, только и всего. И сколько множество будет ещё потеряно. Из-за чего? Потому что вы не умеете настраиваться. Вы начинаете… с чего начинаете вы?
(Васильева) — Когда приходим?
— С чего начинаете вы? С чего?
(Губин) — Со счёта.
— Вы не можете избавиться от своих забот. И вы продолжаете заботы распространять здесь и на других. Пожалуйста, вы можете шутить, вы можете хохотать, смеяться или плакать, делайте что угодно, но не это важно — важно то, что вы приходите с ограничением времени. Вы уже знаете, что вам будет скоро «пора», у вас есть слишком множество дел, и эти внутренние часы постоянно тикают, и этим тиканьем забивают вас. Вы не можете избавиться от проблем, даже от тех, которые не нужны были бы вам. Вы любите сочинять себе. Почему… (Срыв.) (Срыв.)
(Бзм1648) — Почему я живу, как собака? Почему? Почему на мне одежда монаха, но только уже после того, когда он уже десять лет, извините за выражение, делал с ней что угодно, и я теперь её ношу? Почему, беря лоскуток, я могу узнать о его хозяине? И почему я не могу раскрыться и должен держать это в себе? Почему? Да потому что меня завалят всяким тряпьём и будут выяснять: «А скажи об этой тряпочке… а скажи о хозяине… об этой, об этой, об этой…» И я только буду заниматься тем, только что я буду всем предсказывать: чем вы болеете, когда вы наконец-то сдохнете, и в этом духе. Ну почему? Почему? (Срыв.) (Срыв.)
(Мабу) — А я подсматривал!
(Васильева) — Ой, опять подсматривал! Ну ты только и делаешь, что подсматриваешь, Мабу. Ну, давай.
(Мабу) — Хитренький.
(Васильева) — Мы?
(Мабу) — Я хитренький.
(Васильева) — А-а, а мы не хитренькие? А?
(Мабу) — Если вы не подсматриваете — значит, нет.
(Васильева) — Чё-чё-чё?
(Петрова) — А мы тоже подсматриваем, откуда ты знаешь?
(Васильева) — А мы знаем всё про тебя!
(Мабу) — Чего «знаем»?
(Губин) — У тебя сколько жён?
(Васильева) — Всё про тебя знаем.
(Петрова) — Ага. У тебя сколько жён, скажи?
(Губин) — Сколько жён, скажи?
(Мабу) — Пять.
(Губин) — Пять? О-о, тогда всё…
(Васильева) — А мы знаем, когда у тебя семь будет.
(Мабу) — Когда?
(Васильева) — Скоро.
(Мабу) — У-у, знаете. Это и монахи мне говорят «скоро». Это и я могу сказать «скоро».
(Васильева) — Ты гляди, какой ты умный парень, а? Ну ладно. Ну теперь рассказывай опять, что ты подглядывал, и что ты там увидел?
(Мабу) — Меня не побили!
(Васильева) — Не побили?
(Мабу) — Нет!
(Васильева) — Монахи?
(Мабу) — Да.
(Васильева) — А ты куда подглядывал? Ну-ка.
(Мабу) — Я не подглядывал — я носик делал!
(Васильева) — А-а, монаху «носик» делал?
(Губин) — Монаху? В пещере.
(Мабу) — Да.
(Губин) — Ну и чего?
(Васильева) — А тебя похвалили наоборот, да?
(Мабу) — Нет, не хвалили.
(Губин) — Просто отпустили?
(Мабу) — Сказали, что так делать нельзя.
(Петрова) — Правильно.
(Мабу) — А я сказал: «Я же не его — я время».
(Васильева) — А-а, время ударил. (смеётся)
(Мабу) — А они смеялись, и ещё сказали: «Хочешь увидеть время?»
(Губин) — Ну.
(Мабу) — А я сказал: «Хочу!» Только ты, говорят, его не бей! Показали.
(Губин) — Ну и что это? Как выглядит?
(Мабу) — Неинтересно.
(Губин) — А что там?
(Мабу) — Это когда с одного… э-э-э… ну вот вода течёт.
(Васильева) — А-а река, река.
(Мабу) — Нет.
(Губин) — Песочные часы, наверное.
(Васильева) — Нет.
(Мабу) — Вода течёт!
(Васильева) — Вода течёт. Река времени, да? Нет?
(Мабу) — Нет.
(Васильева) — А как?
(Мабу) — Вода течёт.
(Губин) — Ну.
(Мабу) — Она течёт, а там… а там… чего-то нарисовано. И вот когда вода нарисованная… э-э…
(Губин) — Ну.
(Мабу) — Тогда, значит, чего-то наступило.
(Губин) — Ясно.
(Васильева) — (шёпотом Лене) А-а, по времени часы, часы такие. Водяные часы.
(Петрова) — Ну я тебе говорила.
(Васильева) — Ну-ну.
(Мабу) — А потом воду дают нам. Она считается полезной. Они дают нам её пить. Вот. А ещё, после того как я с вами разговариваю, мне дают эту воду. И я… э-э…
(Васильева) — Что делаешь?
(Мабу) — Ма… Моюсь.
(Васильева) — Умываешься.
(Мабу) — Да.
(Васильева) — И как? Тебе приятно?
(Мабу) — Вода, как вода. Чего это будет мне приятно или неприятно? Холодная!
(Васильева) — А-а. А ты любишь умываться?
(Мабу) — Чего?
(Васильева) — Умываться любишь?
(Петрова) — Водой.
(Мабу) — Нет.
(Васильева) — А почему?
(Мабу) — Ну её!
(Васильева) — А когда ты ходишь, когда дождь, ноги у тебя грязные?
(Мабу) — Чего это они у меня грязные?
(Петрова) — Когда вода течёт с неба, у тебя грязные ноги?
(Васильева) — Когда дождик.
(Мабу) — Э-э… Когда вода с неба течёт, я же не стою там. Пусть течёт, а я спрятался.
(Васильева) — А-а, в пещере, да?
(Петрова) — А-а, в пещере. Ты не любишь, когда вода течёт?
(Мабу) — Нет.
(Петрова) — А почему?
(Мабу) — Холодная.
(Петрова) — И умываться ты не любишь, и воду ты с неба не любишь, — мыться ты, короче, не любишь.
(Мабу) — Почему это мыться не люблю? Люблю, но мало.
(Васильева) — Мало. Ну ясно.
(Мабу) — Да, когда грязный.
(Петрова) — Всё ясно.
(Васильева) — Мабу, а ты… у тебя…
(Мабу) — Мабу-у-у!
(Васильева) — Мабу-у, Мабу-у, ну Мабу-у!
(Губин) — Бабу-у.
(Васильева) — Мы тебя любим, Мабу-у! Ты своих пять жён всех любишь одинаково? (молчание) Тебе все нравятся?
(Петрова) — Или кто-то…
(Мабу) — Я?
(Васильева) — Да.
(Мабу) — Петя!
(Губин) — Да.
(Мабу) — Ты всех жён любишь одинаково?
(Петрова) — Любит как будто.
(Губин) — Нет, к сожалению, Мабу.
(Мабу) — Ну вот, а почему «к сожалению»?
(Губин) — А потому что всех любить одинаково, наверное, хорошо. Тогда никто не скажет…
(Мабу) — Ничего хорошего. Я пробовал — не получается.
(Губин) — Да?
(Мабу) — Да.
(Петрова) — А почему не получается?
(Губин) — Ну ладно.
(Мабу) — Не получается.
(Васильева) — Петя, ну что ты не разговариваешь с ним?
(Губин) — (шёпотом) Успокойся! (к Мабу) Ну а что же у тебя получается? (Обрыв.)
(Мабу) — …Ауху.
(Васильева) — Это какая? Старшая жена?
(Мабу) — Нет.
(Губин) — Вторая.
(Мабу) — Старшую не люблю — она уже старая.
(Петрова) — А, ты молодую, наверное, любишь. (Срыв.) (Обрыв.)
(Мабу) — Я тебя, Петя, не обижал! (Обиженно)
(Петрова) — А что он тебе сделал?
(Губин) — А что я тебя обидел? Чем?
(Васильева) — Мабу!
(Петрова) — Мабу!
(Васильева) — Мабу!
(Петрова) — Мабу! (Срыв.) (Обрыв.)
— Почему вы не хотите разговаривать с нами?
(Васильева) — А кто Вы?
(Губин) — А Вы кто?
(Петрова) — Кто Вы?
— Мы — те, кто начинали.
(Васильева) — Нет, ну вы представьтесь.
— Мы уже здоровались с вами сегодня.
(Губин) — Мы вам тоже пожелали здоровья.
(Васильева) — Ну мы хотим знать. Вы здоровались, но кто вы?
(Петрова) — Скажите, кто вы?
— Вы не можете без имён?
(Петрова) — Ну хотя бы что-то.
(Губин) — Обозначьте хоть как-нибудь себя.
(Петрова) — Необязательно имя, просто…
— Дать подсказку.
(Губин) — Ну да.
(Петрова) — Хотя бы так.
— А не боитесь, что мы можем соврать.
(Губин) — А не важно.
(Петрова) — Ну соврёте, это уже ваши проблемы.
(Губин) — Как соврёте, так мы вас будем называть.
— Давайте скажем так. Более всего характер наш похож на одного из вас.
(Петрова) — На кого?
(Губин) — Наверно, на меня.
— Да, да. И мы имеем те же самые привычки, что имеете и Вы.
(Петрова) — А, вон чего вышло!
— А теперь решайте, плохие мы или хорошие.
(Петрова) — Ну ладно, давай поговорим.
(Губин) — Конечно хорошие! Почти родные!
(Петрова) — (смеясь) Да-да!
— Вот. Вот ещё один «минусик» в нашу и в вашу пользу.
(Петрова) — Он пошутил.
— Шутка? Что такое шутка? Вы знаете ли, что такое шутка?
(Губин) — Кстати, а что такое шутка, если серьёзно?
— Если серьёзно? Так задайте этот вопрос серьёзно — вы же устраиваете спектакль, только и всего. Когда к вам приходит ребёнок, вы начинаете над ним смеяться.
(Петрова) — Не всегда.
— Не всегда ли?
(Петрова) — Нет, не всегда.
— Тогда почему же вы обидели его? Почему?
(Петрова) — Кого? Мабу?
— Потому что вы считаете его глупцом по сравнению с вами. А теперь представьте, как должны тогда были бы обидеться те, что с вами уже разговаривают? Вы можете это представить? Вам трудно, потому что вы не хотите себя глупцами назвать. Но они не скажут вам это прямо. Почему? Да потому что они опять же жалеют вас. Это они же учили убивать других, лишь бы бедного Переводчика поменьше били. Вот она — доброта. Такую доброту мы не признаём.
(Васильева) — Подождите, ещё раз, пожалуйста. Что-то мы не поняли.
(Губин) — Что-то мы в этом вопросе «плаваем» немножко.
— Плаваете?
(Васильева) — Они же учили…
— Только что, сегодня вы услышали о монахах…
(Губин) — Да, 1648-ой.
— …что добывали там оружие…
(Васильева) — Да-да-да.
— …и били, чтобы пожалели те, говорящие. И вы теперь не поняли?
(Губин) — Нет, я…
— Тогда какой смысл? Сказать честно, нам жалко тех, кто говорят с вами. Они бьются… Неудивительно, если они расшибут лбы о вас, и всё будет без толку, — это неудивительно, потому что вы как стояли, так и стоите. Вы хотите новые вопросы, а крутитесь вокруг да около, задаёте те же. Они же, видя ваши попытки, ваши потуги, стараются помочь вам, устраивают целые спектакли. Вы представьте, сколько времён им пришлось поднять?
(Губин) — Да.
(Петрова) — Да.
— И что это им стоило? И только для того чтобы вы ловили «хи-хи»? (пауза)
(Губин) — Каюсь.
— Понимаете, что делаете вы, какова ваша несерьёзность? Как вы готовитесь? Как? Уже говорили вам об этом. Нам повторяться, или уже понято? Что делаете вы? К вам приходят, и первое, что вы узнаёте, это имя. Нужно ли имя вам? Вам нужно не имя, потому что может прийти чёрт и назваться богом. Смотрите по делам его, а не по именам! Это первое. Второе — множество из того, что говорят и как делают они, скажем честно вам, не согласны мы. Мы считаем, что добро должно быть с кулаками, и должно отвечать. Они признают: «Да, добро должно быть с кулаками, но только кулаки эти надо пускать в ход не всегда». Может быть, но чаще было бы легче их запустить, потому что через кулаки вы более доходчивы. Давайте пойдём дальше.
(Васильева) — А вы случайно, не тот «пятый»?
— Нет, зачем мы будем называться тем, кого ещё нет? И если быть точнее, кого вы уже давно потеряли, вокруг да около крутились, и снова предали его, и теперь снова и опять ищете. Вы представляете, сколько было поднято времён? И во всех временах вы занимались тем же, чем и сейчас.
(Губин) — Угу.
— И ни в одном из этих времён не было толку. И тот обиженный ребёнок дал больше, чем стали все остальные.
(Петрова) — Вот точно.
— Почему? Да потому что ещё не научился врать. Он только начинал это уметь делать, и делал это столь глупо, что даже сами монахи, которым врал, что просто смеялись над ним. А что делаете вы? Вы врёте постоянно. Вы врёте постоянно. Вы врёте даже сегодня, не однажды вы уже соврали. Давайте не будем обвинять, а просто вдумайтесь в себя и заметьте это. Вы же, носящий характер наш, вдумайтесь более, что делаете вы. Вы начинали и на вас ответственность лежит. Вы начинали, и вы должны вести! Что делаете вы? Вы пускаете всё на самотёк, и тут же начинаете хамить, т. е. близость вы начинаете принимать за вседозволенность. (Срыв.) И самое страшное, самое страшное — это обидеть дитя. А вы не заметили этого? Вы, носящий характер наш. Мы можем назвать имена.
(Губин) — Да, понятно.
— В отличие от них, мы можем назвать имена. Почему, потому что мы не столь сильны, и поэтому нас не так слышно, и поэтому мы можем назвать имя.
(Петрова) — Назовите.
— Назовут «они» — услышит весь мир, потому и не зовут. Почему? Да потому что они находятся вне мира всего, а значит, любое их… замечаемо очень. Мы же живём в этом же мире, и в хаосе, что творится у вас, очень легко затеряться. Назвать имя? Любого из вас? Назвать имена, что носили раньше? Или назвать имена, что будут дальше?
(Васильева) — Зачем?
— Зачем?! Зачем? Действительно, зачем?
(Губин) — Интересно, а зачем мы тогда хотим знать, кем мы были, кем будем?
— А вы хотите знать?
(Губин) — Ну, вообще. Так люди просто…
(Петрова) — Я хочу знать.
— Что хочет в вас знать? Всмотритесь в себя, что именно хочет в вас знать?
(Петрова) — Разобраться в себе.
— Чисто голое любопытство…
(Петрова) — Нет, не голое любопытство, нет.
— Разобраться в себе? Голое любопытство и не больше, сознание ваше. Душой вы хотите знать? Душой вы не хотите знать, потому что душа уже и так всё знает. Она прожила всё это, зачем же ей вспоминать-то, если она до сих пор даже в этом живёт? В том же ребёнке, и в том же нерождённом, и в будущем — она живёт. Ей этого не нужно знать, нужно знать вашему сознанию, вашему любопытству, чтобы подобрать ключик к душе, и чтобы просто-напросто превратить в одну из рабов. Вот что ваше сознание и вот что ваше любопытство, основанное чисто на сознании. И чаще всего именно это любопытство в вас, и потому это любопытство мешает всему. Когда же действительно душа хочет добиться до сознания вашего, она тоже вызывает любопытство, чтобы сознание полюбопытствовало: «А что же там было? И что же там будет?» Да, это один из её приёмов, это действительно так. Но этот крик не превратится в похабщину, и не превратится во что-нибудь плохое. Если же вы будете удовлетворять чисто своё любопытство, к вам придут кто угодно, и пятые, и десятые — поверьте нам! Это чисто любопытство, чисто вашего сознания. Множество «низких» будут крутиться вокруг вас, и множество «низких» будут стремиться поболтать с вами, чтобы просто-напросто дать вам свою чужую энергию, приготовить плацдарм, или забрать у вас, или навешать вам «лапшу». Вы понимаете, что делаете вы из чисто голого любопытства? Чаще всего вы делаете так. Есть у вас вопросы, множество вопросов, которые действительно заданы от души, здесь мы уже не можем сказать ничего против. Хорошо заданный вопрос — не только хороший ответ, но и защита вас и других. Всё «чёрное» и «тёмное» не сможет прийти к вам, если действительно в вас говорит душа. Только душа может родить доброе, сознание не может: оно не знает, что такое доброта. Оно только нарисовало фальшивую картинку, и всё. Что такое сознание дающее доброту? Это просто попытка купить, только и всего. Вы скажете: «Неправда, жестоко!» Жестоко. В том и смысл, что мы хотим сказать вам правду. От души вы творите добрые дела — не от сознания. От души вы любите — не от сознания. От души всё истинно, а остальное ложно. И человек, прежде всего, душа, а всё остальное — это всего лишь только шкуры, это просто кусок мяса и не больше. Не будь души, это будет просто куском мяса и не больше. А вы забываете об этой душе. О самом главном вы не помните и не хотите помнить, вы глушите, убиваете её в себе. Зачем? Зачем вам нужен этот порыв? Сознание подсказывает: «Нет, надо по-другому! Давай-ка так, давай-ка схитрим, давай обманем!» — и так дальше. Спрашивайте.
(Губин) — Скажите, а вот тогда вообще непонятно: это сознание присутствует только в этом физическом мире, или в других мирах есть свои уровни сознания?
— Нет. Везде. Везде, где есть материя, есть и сознание. Что такое сознание?
(Петрова) — Да, что такое сознание?
— И для чего оно вообще нужно? Если так послушать нас, то можно сказать, что сознание не нужно. Зачем же вам такой достался дар? Оно нужно вам. Что такое сознание? Это ваша физика. Что такое дух? Это не физика. Что такое Бог? Это не физика. Это то, именно истинно духовное, не содержащее ни одной молекулы вашей физики. Так вот этот дух должен освоить, должен соединиться с материей. А что такое материя, представление материи? Это только ваше сознание. Потому и нужно вам сознание, чтобы вы сознанием поняли, что такое Бог. Приходили к вам пророки и говорили о вашем сознании, вспомните, вспомните, они говорили — не мы, и они говорили вам: «Осознайте! Уверуйте! Ждите лучиной зажжённой!» А что делаете вы? Ничего.
(Петрова) — Осознать, что такое…
— То, что вы научились делать, так это просто разжигать костры и распинать. И это время ещё не прошло. И до сих пор вы занимаетесь этим. Я не говорю конкретно о Вас, я говорю обо всех, обо всех вас.
(Васильева) — «Я» говорите.
— Да, я имею личность, потому и говорю «Я». Я и именно я. И каждый из вас должен говорить «Я». И если вы скажете «мы», имея себя и только себя в виду — это уже эгоизм и не больше. Вы говорите: «Я люблю всех!» Да никого вы не любите, когда говорите так. Никого. Вы только сознанием говорите и произносите эти слова, душой же вы никогда не сможете произнести этих слов вслух, потому что душа не имеет привычки хвастаться, и не имеет привычки набивать себе цену. Простите за прямоту, но «вокруг да около» — это не наш метод.
(Васильева) — Ну мы даже не знаем… конечно вы сказали правду. Тут уж, конечно, мы согласны.
(Петрова) — Прощать не за что.
(Васильева) — Ну а с другой стороны…
— Прощать не за что?!
(Петрова) — Ну а почему «простите», если вы сказали правду, то зачем прощать?
— Дорогие мои! Никто и никогда бы с вами не разговаривал, если бы не за что было вас прощать! Вас всегда и везде прощают! И единственное о чём просим мы, чтобы и вы учились прощать, чтобы и вы были прощаемы и умели прощать сами, чтобы и вы были счастливыми и делали счастливыми других! И никогда никто, кем бы он ни был, не скажет вам, что вы… (Срыв.) (Срыв.)
— …за их горячность, но, к сожалению, они правы. Но они более ближе к вам, и им больше накипело.
(Васильева) — Ну да.
— Мы слишком далеки от вас, слишком. И хотя вы были когда-то нашей дорогой, всё-таки мы тоже умеем забывать, и поэтому не можем прочувствовать полностью. Они же, среди вас, потому им больнее, потому-то они и не выдерживают. И мы хотим досказать за них, никогда и никто не может обвинить вас последними и падшими. У вас всегда, всегда, пока у вас есть душа, у вас всегда есть шанс подняться, у вас всегда есть та ступенька, на которую вы могли бы подняться, оглянуться и испугаться. А бывает, что приходится именно страхом, только страхом, чтобы вы испугались самих себя, и перестали жить, как живёте. И потому… (Срыв.) (Обрыв.)
— Мы надеемся… хотим надеяться, что вы всё-таки не будете в обиде на нас.
(Губин) — Да какие обиды…
— Почему? Почему мы говорим так жёстко с вами? Устали уже от вас, устали. Хорошо, если бы был проблеск какой — надеялись бы. Да сколько же можно надеяться-то? Потому приходим, кричим вам, толкаем вас, делаем больно вам, чтобы вы проснулись. Рано или поздно проснётесь, но хотелось бы, чтобы побыстрее уж. Уж, пожалуйста, постарайтесь! А пока… пока мы будем только слушать вас, и не будем больше вмешиваться вам… (Срыв.) (Обрыв.)
(Мабу) — Какой он зло-ой!
(Васильева) — Кто?
(Петрова) — Кто?
(Мабу) — Он так крича-ал!
(Губин) — Кто?
(Васильева) — Кто?
(Мабу) — Я напугался-я!
(Васильева) — (смеясь) Ты опять подсматривал?
(Мабу) — Чуть-чуть.
(Губин) — А кто это был?
(Петрова) — А кто это был?
(Мабу) — (удивлённо) Не знаю!
(Губин) — Ну ты видел его?
(Мабу) — Нет, я глаза закрыл!
(Васильева) — От страха?
(Мабу) — Да-а.
(Губин) — Мабу!
(Мабу) — Чего?
(Губин) — Ты это… ты меня извини там. Я тебя это… пошутил, назвал другое имя твоё…
(Мабу) — Чего?
(Петрова) — Он не помнит.
(Губин) — Почему, ну ты же обиделся на меня.
(Мабу) — Чего это я обиделся?
(Петрова) — Он не помнит.
(Мабу) — Чего это я не помню?
(Петрова) — Ты вроде на Петю обиделся.
(Губин) — Да.
(Петрова) — Он что-то сказал такое, а может, даже не сказал, а может, подумал…
(Мабу) — Нет.
(Петрова) — Нет? А что?
(Мабу) — Это, наверно, ещё будет.
(Петрова) — Ух ты, какой умный!
(Мабу) — Это, может, я когда-то обижусь. А ещё я не умею обижаться. Они уже объясняли.
(Губин) — Что?
(Мабу) — Они уже говорили.
(Васильева) — Кто?
(Мабу) — А вот эти, злые которые.
(Васильева) — А чего они объясняли?
(Мабу) — Они мне говорили что… только я не понял, как это так, что я могу раньше, а могу позже.
(Васильева) — Да.
(Мабу) — А вы хитренькие, стали теперь узнавать, сколько у меня жён, и тогда вы уже можете сказать, раньше я или позже. Они мне это всё…
(Васильева) — Объясняют.
(Мабу) — …рассказывают. Да. Вот. А теперь… (Срыв.) (Обрыв.)
(Васильева) — (ведёт счёт) …один, два…
(Мабу) — Что вы сейчас делали?
(Губин) — Сейчас?
(Васильева) — Считали. Мы считать учимся.
(Мабу) — Да, я столько не умею.
(Васильева) — Столько не умеешь, как мы, да?
(Мабу) — Нет. Я…
(Петрова) — А до скольки ты умеешь?
(Мабу) — Семь.
(Васильева) — Ну-ка, посчитай! Посчитай давай, посчитай!
(Мабу) — Один… два… три… ещё один.
(Петрова) — (смеясь) Нет!
(Мабу) — Ещё два… ещё три…
(Васильева) — Ну.
(Мабу) — И ещё один.
(Петрова) — И будет семь, да?
(Мабу) — Да.
(Васильева) — Молодец! Научился до семи даже считать.
(Мабу) — Да.
(Васильева) — Ну а когда научишься до девяти считать, как мы?
(Мабу) — Нет.
(Васильева) — Что нет?
(Петрова) — Не научили.
(Мабу) — Сейчас, подумаю.
(Васильева) — А ну подумай, давай!
(Мабу) — У меня здесь камушки лежат.
(Васильева) — Камушки?
(Мабу) — Да.
(Васильева) — Ты на камушках считаешь?
(Мабу) — Один… два… три… ещё один, ещё два, ещё три, ещё один… ещё… и ещё два.
(Петрова) — О-о, что-то много.
(Васильева) — Ну, и сколько вместе это будет?
(Мабу) — Ещё… э-э-э… ещё один.
(Васильева) — Молодец. Ты глянь!
(Мабу) — Это есть «девять».
(Васильева) — Правильно!
(Мабу) — Да.
(Васильева) — О-о, молодец какой ты, а! (Срыв.) (Обрыв.)