2022.01.09

(Моисеенко) — Всем здравствуйте! У кого какие новости, рассказывайте.

(Сидоров) — Новый год был — здрасте — у меня новость.

(Моисеенко) — Да, я тоже застал. Интересный был…

(Харитонов) — Рождество было ещё, говорят. Да, Новый год, Рождество было. Но что интересно, я заметил, Новый год праздновали, как-то грустно все праздновали его. Ну у кого я знаю, во всяком случае. (пауза) Аллё.

(Моисеенко) — Да-да, я слышу, говори.

(Харитонов) — А я думал связь потерялась. Нет, ну тут я влез просто, тут же Алексей говорил.

(Сидоров) — Не-не, я просто поздравил, что из новостей Новый год. Ну, грустного ничего особо не было, но и выдающихся каких-то там не было празднований, чтобы запомнить его, как какой-то суперновый год. Ну обычный. Есть люди, которые «короной» там по третий раз уже заболели, как-то напрягает. В Казахстане хорошо, говорят, отметили.

(Харитонов) — Да, это точно.

(Моисеенко) — Ген, расскажи, что там у тебя? Сны там, какие-то озарения, что у тебя было?

(Харитонов) — Ну какие тут озарения. Чудовища на поляне, за поляной, точнее. Ну вот я решил их всех пригласить. Не я один, правда, ещё с кем-то. Решил пригласить всех их сюда на поляну, потому что я знаю, что они здесь на поляне не станут чудовищами. Ну я так понял, что они приняли приглашение, потому что я увидел, что Мужчина и Женщина как бы уже готовятся к гостям, в хорошем смысле, а чудовища стали приближаться. Одни были далеко, другие были рядом. Вот, они стали приближаться как бы, да. Т. е. их как бы приняли, вот это приглашение, никто абсолютно не отказался, потому что все как бы пошли. Вот. И причём даже не мои чудовища, а такие, в наследство мне доставшиеся от бабушки, там, от дедушки. Ну и мои тоже, конечно, есть — довольно-то интересно вообще-то. Но я, к сожалению, проснулся. Хе-хе. Я сам приход и всё, что было на поляне… Ну не знаю. Может, мы там напились, что я ничего не помню. Да нет, я там маленький был. Маленький такой, как обычно. Я на поляне не бываю взрослым, я всегда там маленький.

(Моисеенко) — Только ты не отключай микрофон. Ты как бы, мы тебя слушаем, а то вдруг ты отключишь, а потом будет подключение, и ты его забудешь отжать. Т. е. пусть у тебя всё время включен микрофон.

(Харитонов) — Ладно, хорошо, сделаем. Ну всё, так вроде как новостей таких серьёзных нету.

(Сидоров) — А когда этот сон был про поляну?

(Харитонов) — Ну относительно недавно. Я так точно не могу сказать, но относительно недавно. Не в этом году — где-то в конце декабря, наверное. В конце декабря, по-моему. Я путаю, я могу путать спокойно очень времена. То, что было вчера, я могу сказать, что это было месяц назад или год назад, и наоборот. У меня какой-то привязки ко времени как-то… путаюсь я по временам. Ну если сон как бы, только вот так вот.

(Сидоров) — А Мабу, не было его больше?

(Харитонов) — Был-был. Был после Нового года, после Нового года он был. Мы с ним ходили в пещеру, где хранится книга. И причём он меня расспрашивал. Ему стало так очень интересно, он меня расспрашивал, как <(я вижу)> книгу. Т. е. видеть… видеть её можно по-разному, получается. Ну а я ему стал объяснять, что я вижу её как просто обычную большую книгу. Он стал надо мной так смеяться: «Какая большая? Покажи, какая большая». И я как раз не знаю, как показать её. Он: «Ну пойдём, к книге подойдём, я тебе покажу». А он такой сразу как-то опечалился так сразу, и такой: «Ну пойдём». И смотрит на меня всё время такой с опаской, значит, вот. Такое ощущение, что он ждёт от меня какого-то подвоха, что ли, или ещё что-то. И я подошёл, и он такой, значит… Ну как бы я дотрагиваюсь до книги, а он: «А открыть можешь?» Я говорю: «А я не знаю». - «Открывай». Ну я открыл, а он <…> обрадовался. Я так понял, что он боялся, что я книгу не открою. Он как-то сразу повеселел такой. А потом я стал у него спрашивать, как он эту книгу видит. Но он «поросёнок» не стал рассказывать, всё как-то на шутки всё перевёл. Вот такие дела. Т. е. видно тут ещё книгу надо уметь открывать, что ли, я так понял.

(Харитонов) — Потом довольно-таки неожиданно вдруг я оказываюсь в каком-то огромном пустом зале и, огромнейший такой, знаешь, как бы круговые эти вот. Т. е. я как бы в центре зала, и вокруг круг, круг, и крУгом эти сиденья, и всё они выше-выше. Такое ощущение <…> такие. И я в середине стою этого зала, как говорится, вокруг меня пустые эти лавки такие, и я такой начинаю кричать: «Ау, ау, — есть тут кто там?» Ну вот как сейчас, значит, да? И вдруг зал начинает заполняться, неожиданно совершенно заполняться. Ну как бы вот так вот. И… (пауза) Да? Ну попробую. Значит, что я слышал, да? Что я слышал — хорошо:

— Идёшь по ложному кругу, видишь только себя, больше никого. И ты как Дорооба — дорога манящая, куда-то идущая. И ты как Сообэ — пытаешься увидеть ложное Солнце, но не понимаешь, что это всего лишь только твоё отражение, и отражение солнца ненастоящее. И Солнце печёт, и мучает тебя, и ты как Сонна — ищешь укрытие, не понимая, что Солнце — это твой спутник, это твой щит, но ты используешь его как укрытие. И тогда воспринимаешь Солнце как Танна — дарующий смерть, и он становится последним владыкой твоей судьбы. И к тебе приходит Аннат — твой врачеватель. К тебе приходит Тэннэ — пустой, не мёртвый, но и не живой ты. Ты как Эннет — видел иной свет, но забыл, что ты только приглашён в него, и должен покинуть его. И тебя зовёт Мурра — любовь, которая терпит тебя и всегда ищет, и всегда находит. Твой учитель — он как Тродда, ему тяжело, больно. А ты принимаешь его, как Накка — как подарок. И ты становишься Танне — безумный, всё разрушающий, всё позволяющий. Ты как Орре — заблудившийся зверь. Ты как Орк — убийца бездушный: убиваешь себя, убиваешь Еннега, проводника твоего. И ты как Дженне — ворчишь, хоть и видишь, что неправ. И становишься Гонне — изгнанным богом. И в тебе просыпается чувство, чувство, что ты стал как Герре — предатель. Но в тебе ещё живёт желание постичь, желание увидеть. И ты как Моббу — создаёшь картины, рисуешь картины. Ты как Тарро — пытаешься гадать по ним. Ты как Окоррот — сеющий зерно, но ты и Торроко — тут же сжирающий его. И лишь только Арджа — поёт и приносит тебе чудеса. И ты вновь как Ероод — рождённый. И ты как Абоород — становишься мудрым. И ты как Эбоос — тебе тепло, ты на родине. И хоть родина твоя как Аннос — оружие, враг твой порою, и всё же <…> — твои, и враги богов твоих. Но у тебя есть Иннаты — жрецы. И ты сам Иннат, если умеешь увидеть. Если ты как Аррум — несёшь любовь, хотя и знаешь о расставании. И ты как Аббон — хранитель иных обителей. И оттого тебе становится печально — как Аддорт. И ты согласен на всё. Ты становишься Акканом — ты готов на рабство, на каббалу, на воровство, лишь бы только вернуть то счастье. Но чаще ты Еннат — радующийся разрушению, хаосу. Но ещё не спит, и пытается разбудить тебя — Ерро, объединяющий. И он пытается размножить тебя по мирам всем, чтобы хоть со стороны увидел себя, чтобы помогли друг другу, когда пытались соединиться. Но ты как Кро — прячешься. Ты не знаешь Солнце, но всегда, как Генне — возвращаешься, возвращаешься с надеждой. И всё же в тебе живёт Еннежд — всегда спорящий, всегда неверящий во всё. И ты снова Енног — ты гремишь своими колесницами по дороге домой. Ты как Еррег — не ведающий, слепой. Ты как Уббом — боишься безумства, хотя уже безумен. И ты пытаешься заглушить, заглушить. И ты становишься Орратом — неким глашатаем, собирателем истин. И ты становишься Аджрой — некоей злостью на себя, на себя самого. И тогда ты устаёшь от злости своей, возвращаешься на ложный круг. Ты снова Дооре — ты снова видишь только себя. Но. В тебе есть Дорооба — дорога манящая. Бег по кругу.

(Харитонов) — Правильно? Да вроде правильно всё. Вот такое вот я слышал.

(Моисеенко) — Имена монахов, уже сейчас какое-то было дополнение, как я понял.

(Сидоров) — Я, честно говоря, в шоке. Это ничуть не меньше, чем «Ищущие» стихотворение, я думаю, по значению.

(Моисеенко) — Я так понял, было перечислено свойство монахов в некой другой интерпретации, из которых мы состоим как качественности. И мы должны соединиться, т. е. найти себя вот в этих качествах. Иногда такие, иногда такие, иногда такие бываем. Но мы фактически это есть всё одно.

(Сидоров) — Это первые слова, по-моему, всё-таки были сказаны. Каждое понятие, и перед ним было сказано, как оно называется на самом деле. Это первослово, целая азбука первослов.

(Моисеенко) — Это имена монахов были, — ты помнишь про них историю?

(Сидоров) — Я помню, но имена монахов там было ограничено, а здесь целый рассказ огромный. И там столько понятий, там не только, не может быть у каждого понятия свой монах. Я думаю, что это первослова всё-таки. Первые названия, как на самом деле они называются. Если мы их не потеряем, дай бог, чтобы запись удалась, я прям буду изучать, и у меня отклики даже были по ощущениям. Даже там «Тарро» по-моему, называлось, это гадание. И отклик, как карты Таро — и есть гадание, может быть, перекликается. Давай просто не будем уходить мыслями, это успеем. Пусть Гена ещё что-то продолжит.

(Моисеенко) — Давай, рассказывай, Ген!

(Харитонов) — Ну что мне рассказывать. Ну, зал полностью-полностью забитый. А, вот, как цирк, наверно, как цирк, точно, только я на середине арены, а вокруг вот именно… Но только там бесконечные эти сидения, такие вот бесконечные, да. И что удивило меня — что они смотрят не на меня. Хоть я и в центре, они смотрят куда-то выше меня, что ли, я не знаю. Куда-то высоко смотрят, не на меня. И я тогда пытаюсь тоже вот это посмотреть. Мне стало интересно: а что они видят, а я не вижу. И я приподнимаю голову, и тут же просыпаюсь. Реально просыпаюсь, имеется ввиду, потому что я действительно, оказывается <…> у меня сразу боль, я просто проснулся от боли. Вот, такой вот сон был. И вот я помню, там был… Ну я искал, я искал знакомых в этих рядах, искал знакомых, и я почему-то как бы… Здесь-то наяву я как бы никого бы не увидел — масса лиц, потому что всё-таки плохо вижу. А там я как бы мог приближать, что ли, каждого, приближать и разглядывать. И почему-то я искал… если честно, я искал как бы самого себя, что ли. Ну я надеялся, почему-то очень сильно надеялся, что я найду себя там, и я у него спрошу. Потому что я-то не вижу, что там вверху-то. А если я его найду, то он мне обязательно там скажет. И я такой, значит, довольно разочарованный. А голову всё выше задираю, хочу ж больше увидеть. Ну тут от боли я как бы проснулся. Вот. Ну недолго, пошёл водички попил. Лег спать, и Мабу, довольно-то весёлый. Он в последнее время такой грустный какой-то такой всё время, а это он какой-то достаточно весёлый такой. И, значит, стал меня, допытывать меня: «Вот ты много знаешь. Ты знаешь много слов. А почему ты так скучно говоришь?» Я: «Ну не знаю, привычка, наверно, просто у меня такая так скучно говорить». Он опять: «Ну всё же. Вот я все слова, которые знаю, я все их буду называть. А ты почему-то многие слова не говоришь». Я такой: «Да не знаю я», — уже такое пошло, знаешь, типа ссориться собираюсь с ним. А он мне стал объяснять, что у меня там какая-то болячка, которая не позволяет… Он назвал мне эту болячку, ну в общем она у Шолохова такая же болячка была. Вот я помню. Ну, может, я ошибаюсь, всё-таки сон, но почему-то у меня ассоциация сразу с Шолоховым, что у него такая болезнь была, хотя я, честно говоря, не знаю, какая у него была болезнь, но почему-то там я вдруг понял, что это так.

(Харитонов) — Ну, а потом мы пошли гулять по пещерам. Причём действительно по пещерам, не просто, а именно по пещерам, как-то быстро передвигались. И там я вот… Миша, как-то спрашивал про названия рек, и я почему-то вдруг вспомнил, и я решил как бы… Ну почему-то я знаю ответ — удивительно, почему, откуда я знаю этот ответ. И я решил как бы проверить. И вот мы подошли к этой реке, которая река времени, что ли, такое. И я говорю: «Это Бельстория?» Он смеётся: «Как ты сказал?» Я: «Бельстория». А он так задумался, говорит: «Ну да, можно и так назвать». Я говорю: «А что, есть другое название?» «Не-не-не, пускай, как назвал — так и будет, потому что оно очень даже хорошо подходит». И я так начал умничать: Бельстория — значит что, может быть, просто белая история, типа чистая история, неискажённая история. Ну нами типа не искажённая: нашими учёными, памятью, ещё что-то там. Он сидит такой, смотрит на меня, ехидно улыбается. Ну короче, он не ответил, правильно или неправильно всё, вот это вот. И он такой, такое ощущение, что он где-то откуда-то зачитывал. Я так понял, что он как читает, что ли… но он не читает, он прям передо мной сидит. И он такой, значит: «Первый монах — Терех. Последний, рождённый за водами Парвид — Деред. Умрёт последний монах, станет камнем река Парвид. И я сразу узнаю о том».

(Харитонов) — Ну и потом он как-то более стихами, что ли, выразился, более рифмовано, ну в общем он объяснил, что он уведёт берков к реке Парвид, чтобы понять, последний он или нет. Т. е. если он будет погибать, и река начнёт каменеть, то он будет считать, что всё пропало, и бесполезно было всё, он не сумел и т.д. Но как бы вот так вот. Т. е. вот именно как бы с этой целью он хочет… И ещё, видишь, дело в том, что реку Парвид никто не пересекал, никто не мог её пересечь кроме монахов. Это некая граница, которая разделяет миры: миры монахов и наши миры, река Парвид. Я стал расспрашивать, действительно ли <…> река? И он сказал: «Как вы говорите про время?» Я говорю: ну как… И одно из слов перечислений я привёл, что течёт. Он со мной согласился, что: «Да, время что вода, вода что время. Всё течёт вперёд-назад. И вступить не можем вновь, но попытаемся опять». Ну как-то вот так вот. Это его, я просто попытался как бы, он более складно это всё говорил, — не как я, точно помню. Вот так вот.

И первый монах, что интересно, первый монах, который рождён за водами Парвид. Т. е. именно тот монах, как я понял, Терех — это именно первый монах. Первый монах, который пришёл в этот мир, в мир Мабу пришёл. Именно первый монах. А последний рождённый за водами Парвид — Деред, это тот самый первый… Тот… И вот, что удивительно — Деред… Тут видишь, как получается: что вперёд читаешь, что назад читаешь, имя не меняется. И вот получается, что вот этот монах, в легендах монах о будущем — Деред был в начале времён новой родиной монахов. Т. е. ну поняли, что он первый рождённый был. Перворождённый монах здесь, когда ещё были женщины монахини были, как говорится, — вот именно Деред. И самый последний монах тоже будет Деред. Только читается наоборот, но в данном случае оно всё совпадает, такое кольцо интересное.

(Харитонов) — И Мабу хочет убедиться просто, что Деред ещё живой. Потому что река не окаменела, но он почему-то боится, что вдруг он — последний монах, потому что, как Мабу объяснил, он не просто стал монахом по обучению и всё, а ему на каком-то на генном уровне передалось именно, он действительно стал монахом, именно тем монахом, которые прилетели. Как бы вот так. Как бы он стал новорождённый монах, только в новом образе. И этот образ он пытается сохранить, сохранить любым путём. Именно не себя сохранить, а этот образ передать на генном уровне, передать дальше, тем же беркам. Пусть берки становятся монахами, он согласен идти на это, но только чтобы не потерялись знания, ничто. И поэтому он очень боится, что вода Парвид окаменеет. Если окаменеет, значит всё было напрасно. И у него очень большая надежда, что она останется. Это было прочитано в этой книге, но листки вырваны, вырвать листки самими монахами, чтобы не повторить то, что там написано, а пойти по новому пути. Как бы вот так вот. У меня сразу появилась ассоциация с Машиной. И я стал рассказывать, что есть эти вот контакты, то да сё. Он: «Короче!» — типа он знает. Ну я сразу как бы перешёл на… что есть Машина, которая пытается всё повторить один к одному. Он почему-то так обрадовался, очень сильно так обрадовался, и говорит <…> почему-то это как-то связано с водами Парвид. Что всё-таки, значит, есть шансы, что всё-таки Парвид не окаменеет.

(Харитонов) — Вот Деред был в начале времён новой родиной. И Деред — последний монах. И перед уходом он разрушит дамбу «Хород». Дамба «Хород», называется, реки Сород. Река Сород — река жёлтая, вода жёлтая. <…> красная. И когда разрушится дамба, покраснеют её воды, разольются её воды по мирам многим, взрастут, конечно, миры новые, для миров станут воды живыми, оздоровят их. А для миров древних станут водой мёртвою, т. е. исчезнут. Вот как-то что-то я сегодня разошёлся прям. Ну как-то вот так вот.

(Харитонов) — Вот. Потом об этих листках, о вырванных листках. Листки нельзя уничтожить, но их можно раскидать по миру. А книга сделана, устроена так, что ни один листочек не может просто исчезнуть, ну как, знаешь, «рукописи не горят», наверно. Но эти листки разбросаны по всему миру. Кто-то их прячет у себя в душе, кто-то хранит их, ну в общем кто-то их как бы повторил, написал листки. И чтобы <…> душу, считая, что он сейчас вот всё напишет, и он как бы, вот это бремя с него упадёт. И он эти листки, но он понимает, что листки он не может отдать, и он их просто как бы прячет. Прячет, но от них невозможно избавиться <…> эти листки, он не может от них избавиться просто так, пока он не передаст, пока не сможет переписать в каком-то другом смысле <…> и точнее, вписать их в книгу. Но опять же, чтобы вписать в книгу, должен быть доступ к этой книге, мы должны увидеть эту книгу. И мы не можем вставить туда вырванные листочки — мы должны их заново написать. Т. е. у каждого из нас есть эти листки. Они разбросаны по всему миру, эти листки. Т. е. есть, они прячут эти знания, порой они даже не знают, что они прячут эти знания. И есть пустые листки. И тогда ты своей жизнью как бы пишешь эти листки. И свойство этих листков в том, что если пишешь что-то ложное, то это уничтожается. И поэтому очень многие при смерти всё-таки имеют пустые листки. Как бы вот так, наверно. Вот.

(Моисеенко) — Ну раз… Ген, я правильно понял, что тебе сейчас кто-то там… Мабу, я так понял, диктовал всё?

(Харитонов) — Вот знаешь, меня это с одной стороны как-то радует, а с другой стороны пугает, потому что как бы не проявлялось вот это <…>. Т. е. Мабу набирает силу, и рано или поздно он станет богом. Я не знаю, рассказывал или нет. Он приходил ко мне. Я как-то раз попросил его: «Мабу, а ты можешь ко мне прийти Моббу?» А, не Моббу, монахом. Я как бы ещё не понимал эту разницу между Моббу и Мабу. Он так: «А тебе что, меня не хватает, что ли?» Вот как-то раз он пришёл как Моббу, чисто как Моббу пришёл. Честно говоря, я, знаешь… Есть там авария, какой-то нерусский там: «А что вы сделали?» - «Обосрался». Извини за выражение, вот что-то подобное со мной произошло. Потому что я его просто не узнал. Это что-то огромная такая силища такая, знаешь, вот каждое его слово, оно как впечатывается. Вроде б те же самые слова, но вот эта какая-то энергия такая мощная. И я почему-то понял, что сейчас передо мной всё-таки не Мабу, а вот именно тот самый Моббу. Вот.

(Харитонов) — Ну и потом, конечно, он стал опять Мабу. Просто вот это случай, порой он, знаешь, как бы… В одном из миров он был проявлен, т. е. смог себя проявлять. Что удивительно, этот мир… в этом мире вообще вот это вот мистическое это всё, оно как бы не приветствовалось, никого не интересовали эти НЛО, там что-то такое, колдуны какие-то — никого это не волновало. И он там проявлял себя именно как Моббу. Т. е. как бы наоборот, чем меньше мистики, тем более реальной такой мистики. Потому что мистика, которая у нас здесь, она просто является неким таким занавесом, покрывалом, которое пытается скрыть от нас настоящую мистику. Настоящую, реальную мистику, т. е. реальность. Вот что удивительно — реальность, именно реальность, как ни удивительно будет сказано. А там, получается, как бы покрывал таких нет. И он там… Поэтому он мог приходить, проявлял себя при спасении, тем же мальчишкам он являлся. Как Моббу, но не гнетущий, в смысле не грозный, как здесь. Он просто проявлял себя, ну не знаю, как сказать. Здесь я его принял как бы таким вот. <…> Не знаю, как это.

(Моисеенко) — Ген, вот ты знаешь, мне напомнило перечисление имён монахов вот это… Слышишь, да, Ген?

(Харитонов) — Да, слышу.

(Моисеенко) — Вот перечисление монахов мне напомнило Библию, Ветхий завет, который я уже три раза прочёл. Там перечисляется имена, кто от кого произошёл и т.д., сколько прожил. И вот это напоминает мне тоже. Т. е. каждое имя — это некое свойство, которое проявляется внутри нас через это имя. Некое свойство, как мы живём в этом мире, некое качество. Вот, что я хотел сказать. Каждое имя монаха и имя в Библии, определённое имя, — это прописанное качество, которое мы проявляем в мире.

(Харитонов) — Ну, наверно, да. Ну, мы с ним долго гуляли, очень долго. Мне даже заподозрилась такая мысль, что как это мы так долго, сон такой очень долгий, столько много видеть. У меня было даже подозрение такое, не прощаемся ли мы. Такое, знаешь. Но слава богу вроде нет, потому что он потом приходил после этого. И он мне рассказывал. Мы поднялись на гору, на неё, как говорится. Я называю её вершиной, а он наоборот, называет её началом горы. Почему-то у нас даже вот здесь несовпадение такое. Для меня вершина горы — это конец горы как бы, а он наоборот говорит, что это начало горы. Вот как интересно. И вот он мне стал показывать, что гора по левой стороне — Тория. Т. е. она окружает его мир, и остаётся лишь только маленькое-маленькое такое пространство, в котором умещается гора Асгория. И он мне как бы объяснял, почему называется Тория, почему называется Асгория. Довольно-таки интересные были объяснения, значит. Тория — это потому, что именно там произошла большая заключительная битва богов, и именно там потом в будущем найдут оружие богов, которое приведёт к новой войне, к разрушающей войне. И для того, чтобы мир <…> была создана гора Асгория — страна, которая как бы впитывает в себя все мечты, все мечты всех жителей всей планеты, скажем так. Именно питается мечтами. И поэтому одной из таких вот монахов обучения, это чтобы мы мечтали о хорошем, потому что гора — она впитывает все мечты: и мечты убийцы, и мечты миротворца. И естественно, именно эта гора даст нам возможность или выжить — ну или не нам, в данном случае его мир, но, может быть, и нашему миру, вот — выжить после этой войны. Т. е. Тория — там произошла большая заключительная битва богов, и они там сложили оружие, т. е. они всё-таки ушли. И ещё это обостряется тем, что они ушли не по своей воле. Кто-то более сильный остановил битву, но оружие осталось там. Поэтому рано или поздно это оружие будет найдено, оружие богов. И тогда начнутся новые войны, потому что оружие всегда требует войны, оно создано для войны, и поэтому оно всегда будет притягивать к себе воинов, и создавать вокруг себя всегда какое-то военное положение, всегда. И поэтому ей противоположность вот эта гора Асгория. А племя, где живёт Мабу — гора Чинавва. Чинавва… (пауза) А как я узнаю? Он говорит, у вас есть какая-то подобная песня, вот там и ищи ответ. Чинавва, я не знаю такой песни, если честно.

(Моисеенко) — «Chihuahua» такая есть песня, да.

(Харитонов) — Ну я не знаю, я не слышал. Ну надо узнать, как это оно переводится тогда это слово, может — не знаю. Вот. Потом дело в том, что эти горы не могут быть сами по себе, существовать сами по себе. А что такое гора? Это именно как бы вспученная равнина, что ли, которая пытается добраться до неба. Вот такой образ равнины, которая решила подняться до неба, соединиться с небом. Как вы вот так вот. А равнину заселяют… А, ну она, кстати, равнина называется Террия. Террия, и на ней живут берки. Те самые берки, с которыми в данном случае борется Мабу. Блин, Мабу, мог бы сам всё рассказывать! Ну короче, когда пришли боги сюда… Начнём с начала, как говорится. Когда произошла эта битва, изгнание богов с горы Тория, то пришли монахи. Монахи, которые должны охранять оружие, не допускать туда никого. И между ними произошла какая-то неведомая ссора. Мабу говорит, что даже в этой книге листки эти вырваны. И никто не знает, и даже легенды не хранят, из-за чего произошла ссора. И монахи разделились: одни ушли в горы, другие ушли на равнину. Он называет это время, когда стали падать звёзды. Когда на небе зарождались звёзды… А так получается, что раньше не было звёзд, что ли? Когда на небе зарождались звёзды, и звёзды, которые не смогли, скажем так, улететь, и упали на землю — они стали монахами. И как бы вот так вот. И чтобы между ними не было всё-таки этой битвы, чтобы не повторилось в натуре, иначе бессмысленно выгонять богов для того, чтобы тут же началась война среди монахов. Это бессмысленно. И поэтому монахи были раскиданы. Монахи были раскиданы по всем территориям по приметам географическим. Т. е. разделы: горы, равнины, реки, моря там. И что удивительно, про тот же океан сказал, что и над водами есть монахи. В данном случае он говорил — их учителя. И над водами есть учителя, и в водах есть учителя, и под водами есть учителя. Т. е. под водами — это значит, получается, всё-таки опять <…> я так лично понял.

(Харитонов) — Ну и вот. Они разделились, и каждый из них обучал свой народ, который там уже был. Я так понял, что всё-таки народ уже там был, те же берки, допустим, там уже были. И получилось так, что были монахи у берков. Но Мабу говорит, что когда он туда пришёл, к беркам, в виде монаха, то он понял, что они давно не видели монахов, берки. Т. е. там монахи давно уже исчезли, похоже. Но их место заняли т.н. жрецы, колдуны — Аждры. Как он говорит, Аждры. Но дело в том, что это всё относительно. Потому что я считаю их аждрами, а себя арджей. А они наоборот считают себя арджей, а я, говорю, для них аждра. Вот понимаешь, такое вот. Всё относительно, как говорится. Ну, короче говоря, дело в том, что берки потеряли монахов. Но у них осталось учение. Они его, конечно, довольно-таки сильно исковеркали в свою угоду, потому что там началась делёжка. И именно монахи стали объединять народности: монахи стали создавать некие такие поселения, города стали создавать. Т. е. они стали создавать сообщества. Не просто какое-то стадо, а сообщество, которое <…>: продавцы, покупатели, т. е. стали появляться профессии, разделение тех же берков, тех же там это… Ну понял ты, по профессиям, скажем так. Т. е. стало создаваться некое такое вот… маленькие такие мини-государства, скажем так. И из-за того, что монахи никак не… появились некие такие границы, которые мы можем сейчас как бы можем называть странами, вот. И миграция между ними была довольно-таки редким явлением. Ну практически <…> тот, кто мигрировал, тот, значит, просто Геррэ — предатель такой вот. А кто пытался этого не замечать и как бы приветствовать, что «О-о! Да-да, рожден — значит, где-то должен жить», — те же берки считали их Эррегами, т. е. типа слепые, неведающие, не хотят видеть там, прячущиеся, ну ты понял. На чём я остановился?

(Моисеенко) — А у нас экзамен будут принимать или нет?

(Харитонов) — Какой экзамен?

(Сидоров) — Миш, ну всему своё время, давай не будем руководить. Пускай Гена сейчас сам всё сделает, сейчас закончит, мы же не расходимся ещё. Ты остановился на том, что монахи упали, как звёзды с неба, и разошлись. Но всё-таки этого понимания, по-моему, не было всё-таки, что монахи были эквиваленты звезды. Т. е. это полубоги, получается.

(Харитонов) — Ну, нет. Здесь я как-то об этом не задумывался, просто как бы легенды говорят. Он же как — он же не был вроде там — вот легенды говорят, что когда зарождались звёзды, то не все могли удержаться на небе, и падали на землю, и становились монахами. Ну, в принципе, да, наверно, это всё-таки боги, в нашем понятии боги. Ну может быть, грубо говоря, умные инопланетяне, скажем, которые улетели, и которые, наверно, остались здесь. Ну может быть и так, может быть. Но у него-то это всё-таки… Это мы можем сейчас так говорить. Но он-то рассуждает как от легенды, и он от них не отходит. Говорит, что если он будет уходить от легенд. А достаточно это сделать один раз, а потом на мелком что-то сказать: «Да ладно!», — и уйти. То потом рано или поздно ты уже не заметишь, как ты всегда, ты станешь Эннеждом, таким пересмешником. Ты будешь говорить о богах, но ты будешь пересмешник. Вот. Ты будешь пытаться учить как бы от имени богов, но ты всё равно пересмешник. Вот что страшное, что Эннежд — это такой именно пересмешник, т. е. по-нашему это пересмешник, это как он называет, вот. А по-нашему, это просто, ну, исковеркал там веру какую-то, допустим, да и всё. Исковеркал, по-своему трактует её, и всё. А Эннежд, он не бывает один, он всегда объединяется с Кро. Кро — это прячущийся, не знающий солнца. Т. е. он не знает бога, но всем говорит, что он видел бога, он знает бога, и бог говорит в нём — вот в чём пересмешник-то. Понимаешь, в чём смысл имён монахов? Да, но я не знаю, имена ли это монахов были или ещё что-то, это я не могу сказать. Но в данном случае рассматривается, как эффект какой-то. Как ты сказал, Миш: одно из свойств. Т. е. Эннежд, он всегда, его поддерживает всегда Кро. Но дело в том, что Кро… А кто такой Кро? Если прочитать его обратно, то это получится тот же самый Орк — убийца, бездушный убийца. Это тот самый <(Одет)>, который готов убить, даже не выслушав тебя, за своего, как говорится, бога убить. Т. е. грубо говоря, по его понятию он <…> ересь. А в итоге получается, он просто Орк — убийца, бездушный убийца. Кто такой Кро? Он и есть, он прячущийся, прячущий Солнце от других, сам не знающий Солнце, но утверждающий, что он знает Солнце. И поэтому становится таким Эннеждом, пересмешником.

(Сидоров) — Это подмена.

(Харитонов) — А?

(Сидоров) — Это как подмена понятий, т. е. эти термины, истинные слова, термины, которые всем знакомы изначально, когда ещё были монахи. А пересмешники придумывают новые термины, новые имена, и пытаются подмену понятий давать.

(Харитонов) — Ну да, наверно так, да-да-да. Наверно так. Т. е. в какой-то мере мы практически все некие такие Еннаты, которые всегда радуются разрушению, хаосу. Вот. И в нас ещё есть вот это Ерро, которое нас объединяет, и в то же время этот Ерро, он же объединяет, но он и создаёт множество тебя, множество тебя разного абсолютно, т. е. как бы он в себе содержит такое некое противоречие. Т. е. смотри, Ерро — он объединяет и размножает тебя самого, чтобы <…> умножает твои понятия. Т. е. ты не говоришь, что это именно так и так, а ты допускаешь, что это может быть так, а может быть <…>. У тебя очень много версий. А что такое Ерро? Прочитай наоборот, это будет Орре, это будет заблудившийся зверь. Т. е. сперва заблудившийся, потом зверь, потому что когда ты начинаешь заблуждаться, то ты в принципе теряешь нравственные свои… свою нравственность, и ты становишься подобный зверю. Т. е. ты становишься подобный зверю, у тебя остаётся всего лишь только один шаг, чтобы стать подобным Танне — безумным, разрушающим. Потому что Танне — это тот же самый Еннат, радующийся разрушению, хаосу. Т. е. понимаешь, получилось в данном случае кольцо. Если взять, написать эти имена, они будут закольцованы. Закольцованы будут Танне — наоборот Еннат, Орре — и наоборот Ерро. Это всё будет, и Орк, Кро… они составляют некое кольцо, это некое описание нашего состояния.

(Сидоров) — Угу.

(Харитонов) — Вот так вот. Ну конечно интересно, что, допустим, Тродда. Что такое Тродда? Это тяжело, больно. А мне почему-то напоминает это слово «труд». Согласен, что чтоб заработать хлеб всё-таки надо, достаточно тяжело его зарабатывать, и больно в итоге.

(Сидоров) — А Мабу с тобой всё-таки, хотелось понять, так и не прояснили. Мабу, он всё-таки на земле, и монахи все на земле были в какое-то время, или это вообще о другой планете идёт речь? Я знаю, что Мабу вроде бы сказал, что нет значения, но хотя бы пусть как-то подскажет, как он это чувствует, если он рядом там.

(Харитонов) — Я у него пытался это. Ну давай, я помолчу, может он сам ответит.

(Сидоров) — Мабу?

(Харитонов) — Ну я не знаю. Может, он говорил, я не знаю, во всяком случае я не слышал. Ну как Миша говорит, включения, вот. Ну чего он сказал, то и сказал. Так он и не сказал, что это.

(Сидоров) — Секрет, короче.

(Харитонов) — Не, ну вам наверно говорил. Я не помню «не имеет значения».

(Моисеенко) — А почему он отказывается сам говорить?

(Харитонов) — А я не знаю. Как ты делал, что он выходил на тебя? Попробуй.

(Моисеенко) — Мабу, говори сам чего-нибудь, чего ты говоришь через него.

(Харитонов) — Я ещё маленький, у меня только две жены.

(Сидоров) — Здравствуй, Мабу.

(Моисеенко) — Привет, Мабу. А как же ты такой умный столько всего ему говоришь интересного? А когда у тебя будет 5 жён?

(Харитонов) — Я понял. Я понял, почему он… Дело в том, что когда мы считали его по жёнам, определяя возраст по жёнам, то он нам не доверял. Потому что мы считали его таким каким-то там, безделушкой такой, болтунком, который только мешал, время отнимал. И в принципе у него как бы осталось это вот. И когда он <…> он может, как я понял, прыгать по времени. А, он рисует, виноват. Он не прыгает, он рисует.

(Моисеенко) — Мы у него прощения попросили.

(Сидоров) — Ты сейчас опять про жён спросил. Давай закроем эту тему про жён раз и навсегда.

(Харитонов) — Не, дело не… Миш, попросил прощения, когда там сколько уже было жён? Он просто продолжал себя так вести. У него уже 5 жён было, когда мы с ним так общались, когда прощения попросили. Ну вот если ты большой, ты сейчас умный, знаешь, Ориса почитал. Ну возьми себя, вернись в то время, когда ты был маленький. Ты Ориса ещё не читал, ты не знал, ты опять просто маленький, бестолковенький, согласен?

(Моисеенко) — Согласен. Т. е. сейчас идёт подключение было к тому Мабу, у которого мы не просили прощения.

(Сидоров) — Какого ты воспринимал у себя в сознании, такой и вылез, с жёнами.

(Харитонов) — Наверное, да.

(Сидоров) — А кто тебе подсказывал на этом цирке, на арене кто тебе подсказывал?

(Харитонов) — Никто не подсказывал, я просто слушал.

(Сидоров) — А кого ты слушал?

(Харитонов) — Это не говорили, не знаю. Я просто слышал этот голос, и всё.

(Сидоров) — А можно что-то ещё прислушаться, от него? Про эту арену ты так и не дорассказал. Ты искал себя в этих зрителях, чтобы спросить кого.

(Харитонов) — Ну да, я искал… Да, я почему-то решил, что я должен быть там обязательно, потому что столько много народу там и бесконечность. Значит, наверняка в этой бесконечности должен быть я. Поэтому я пытался себя найти, чтобы просто спросить, ему-то видней. Потому что он сидит где-то выше меня сидит в любом случае. Я же внизу стою. Вот. И он тоже смотрит наверх, и он тоже видит, а я не вижу. И вот я стал задирать голову, чтобы тоже увидеть, что все видят. А голос шёл не оттуда, т. е. это явно был… Они не слушали, мне кажется так. Потому что голос, он был как бы вокруг, его можно было в любую сторону повернуться — ты его слышал. Вот. А тогда бы они не стали смотреть наверх. Потому что они б стали смотреть друг на друга, вдруг сосед там говорит. Этот голос был везде. И поэтому я не ассоциировал, что там говорящий где-то наверху. Он просто был вокруг. Как бы вокруг, везде. И причём я прям ощущал этот голос. Я его ощущал именно как движением воздуха, там, но я его ощущал прям физически.

(Сидоров) — Но это не зал Совета Двенадцати, который был тоже по кругу, там сидели?

(Харитонов) — Нет. Зал Двенадцати отличается тем, что за твоей спиной никто не стоит. Ты стоишь перед всеми. Ты стоишь в круге. В круге мира или войны. А круг разделён на 4 части. Т. е. прям визуально разделён на 4 части. Если ты будешь стоять только на какой-то одной из одной частей, то ты теряешь некую связь с залом. Или выбираешь какую-то из сторон зала. Потому что зал огромен, но он впереди. Сзади тебя не может быть никто, сзади тебя лишь только дверь. Одна большая дверь. Ты, когда подходишь к залу, у тебя множество дверей, у тебя тысячи дверей. И ты должен найти только одну дверь. И ты когда входишь в эту дверь, и если ты обернёшься назад, она будет только одна. Ты не будешь видеть другие двери, потому что ты уже находишься в зале. И ты не можешь развернуться к залу спиной, потому что это будет неуважение. Это будет значить… Точнее даже не так. Если ты повернёшься резко и выйдешь из круга, то ты признал себя рабом <…> а во власть именно Совета, и не просто доверишься власти Совета, типа я слушаюсь, что вы скажете, а становишься именно рабом. С тобой могут делать что угодно, ты теряешь полное своё право, полное абсолютно. Это если ты повернулся спиной и вышел из круга. И при этом говорят, что снова этот, в данном случае раб, видит множество дверей, и лишь только одна дверь, которая может его спасти. За этой дверью будет его спасение. За ним останется как бы вот это рабство, но оно будет отложенное. Будет отложенное, и будет тебе дано время, дано время, чтобы исправиться. Но если ты не войдёшь в эту дверь, то, значит, у тебя нет шансов. Ты его как бы потерял, шанс.

(Харитонов) — Если ты, находясь в круге, встанешь на левую сторону или на правую. Опять же зависит, с какой стороны ты встанешь. Дело в том, что круг разделён на 4 части, и он разделён именно не, как тебе сказать. Он не смотрит вершиной креста на зал, он как раз 45 градусов относительно зала повёрнут. Поэтому достаточно сложно стоять на нём. Но и ты как бы всё время должен откликаться на то, <…> Для чего это сделано — для того чтобы ты не мог говорить не подумавши. Тебе даётся время подумать. Аналог этого — это мои махания во время контакта, скажем так. Здесь в данном случае <…> стоять правильно в этом кругу, скажем так. Вот, что ещё. Если ты делаешь маленький шаг вперёд, то это могут воспринять, как ты пытаешься прислушаться, но ты не всё понимаешь, и ты пытаешься прислушаться. Тогда тебе повторяют. Но если ты <…> сделать маленький шаг вперёд, четвёртый, то с тобой перестанут говорить, потому что ты не слышишь. Вот такие подробности. Что ещё? Если ты сделаешь большой шаг вперёд, то ты <…> их. Ставишь своё право понимая, твоё понимание… Здесь дело не в словах, дело не в том смысле, что ты там крутой-некрутой и другие наши земные понятия. Здесь совершенно иные понятия. Это понятие говорит о том, что… Ну знаешь, если примитивно… Странно, а ты откуда знаешь это? Ну ладно. Мабу, я хотел совсем другое предложить, а он мне предлагает, что это всё равно что «украсть общак», странно.

(Сидоров) — Ничего себе.

(Харитонов) — Украсть общак. Ему смешно. Ну ладно, наверно так, пускай будет так, украсть общак. А смысл в том, что общак собирался огромным количеством людей, а ты вдруг его украл, это значит, ты этих людей просто не уважаешь. Мы перешли на уголовщину, вот дожили. <…> Что сейчас будут люди думать? Можно я по-другому скажу? Смысл такой, что ты ставишь себя выше их, и не в таком смысле прямом, а в том, что ты игнорируешь советы, игнорируешь ихние советы, ихние знания. Ты считаешь, что лучше знаешь, не тебя учить, понимаешь. Если ты выйдешь вперёд из круга, тогда это прямое призвание к войне. К войне. И когда ты делаешь шаг этот вперёд — это значит, ты призываешь к войне. Ты согласен только решить вопрос только военным путём, ну имеется в виду — силой. Не спрашивая других. А вот если ты избранник кого-то <…>. Т. е. никто тебя не будет разрывать, ничего. Тогда ты просто, вступает закон «Стол печали». Т. е. просто войны не будет, <…> т. е. это ты, значит. А как правило, это делается не в самом Совете, так уж зал устроен, что ты не можешь всему Совету объявить войну, при всём желании даже. Вот. Ты объявляешь кому-то, получается, войну. И тогда получается: ты обвинитель, он ответчик. И получается тогда, представитель этого Совета, он теперь должен принять вызов. Если он принимает вызов, то значит он тоже будет рождён в мире того, кто этот… В мире того, которого пришёл обвинитель. Обвинитель должен будет родиться и жить полностью цикл пройти в мире обвиняемого. Т. е. как бы меняются они местами. А для чего это сделано — для того чтобы <…> или ты убедился в своей неправоте. Вот, это для обвинителя. А для обвиняемого, на которого наехали, скажем так. Раз Мабу говорит, что уголовными терминами будет. Он должен попытаться понять, почему это произошло. И они меняются местами. Они меняются местом жительства, скажем так. Вот такой вот. Причём за каждым из них остаются все их привилегии. Но самое интересное, что они не имеют права проявиться в мире, в котором он сейчас живёт. Потому что для него это чужой же мир, он временно в нём обитает, он гость, понимаешь. Он гость, он рано или поздно, он пришёл сюда приглашённый, он становится некоторым Еннетом. Каждый из них становится эдаким таким Еннетом. Т. е. он пришёл в иной свет, понимаешь, он приглашённый. И он не может проявить свои способности, а они в нём горят. И он должен их победить. Он должен победить все свои чувства. У него получается такое сражение внутри себя, чтобы зная о своих возможностях, ты должен их заглушить, потому что ты не имеешь право здесь их проявить, потому что это будет неправильно. Потому что твои права — в другом мире, а не в этом. И ты, значит, должен усмирить свою гордыню вот этим, усмирить свою гордыню. И если ты усмиришь свою гордыню, тогда ты сможешь понять, почему в этом мире именно так, а не как-то по-другому. А иначе ты будешь видеть всё через призму гордыни своей. И ты тогда становишься уже не Еннетом, видящим иной свет и приглашённый на временное жительство, а становишься таким Тенне — тень. Т. е. ты пустой, не мёртвый, но и не живой. Ты такой, ни то, ни сё. В тебе есть только одна гордыня. Эта гордыня требует конечно своего, своей пищи требует, и ты начинаешь эту пищу добывать любыми путями. Абсолютно любыми путями. Тебе уже всё равно. Тебе просто твоя гордыня требует <…> Ну как, любого, любого. Тебе всё равно уже, кто ты. Не так. Т. е. в данном случае допустим понятие любви, там что-то такое, ты это понятие «любовь» используешь её как оружие, как предмет какой-то. И допустим, если кто-то тебя полюбил, то ты в ответ не любишь, а ты это используешь.

(Сидоров) — Беспринципно?

(Харитонов) — А?

(Сидоров) — Беспринципно.

(Харитонов) — Да-да-да, вот точно, да. Вот это точно вот так.

(Сидоров) — Т. е. ты добиваешься своей цели любыми средствами независимо.

(Харитонов) — Любыми, да-да, независимо, ты становишься такой. Учитывая, что ты обладаешь большими такими возможностями, и к тебе… Ты становишься некоей Аждрой, злым колдуном. Но дело в то, что добрый колдун, поющий колдун. Именно не добрый колдун, нет. Это совершенно неправильно, он не добрый колдун, он поющий колдун, Арджа. И как трудно заметить разницу между Арджей и Аждрой. Всего-то в принципе одна буква там меняется местами, и поэтому люди… Тот, кто становится им, ему порой тяжело понять, кто же он всё-таки, Аждра он или Арджа. Понимаешь, в чём смысл, что всего одна буква. Переставь две буковки местами, а уже совершенно иное. И мы порой не знаем, кто мы. Орк мы, убийца бездушный или ты становишься Еннегом, неким проводником, понимаешь, в чём сила-то. Или ты просто обычный Дженнэ, который ворчит, он видит всё только плохое, некий провидец, который каркает. <…>, переходящее в пи… Ну ты понял, такое вот.

(Сидоров) — Т. е. он теряет все свои миссии и уже пытается насладить свои желания, которые он не может выполнить в договорённости по обмену.

(Харитонов) — Он скорее, его гордыня не даёт ему почувствовать мир таким, какой он есть истинный. Сперва он становится таким Дженнэ, просто ворчуном. Потому что Дженнэ — это не просто провидец, это ещё ворчун. Он начинает ворчать, ему всё не нравится, так, нет, потому что он не чувствует удовлетворения, он не видит, что… Он говорит, что меня никто не слышит, меня никто не понимает. Он считает себя центром, неким центром Вселенной, все должны его видеть, все должны его слышать. А он не обязан слышать. Один из признаков, это фраза «Человек становится свободным тогда, когда его уже не волнует мнение других». Понимаешь, вроде красивая фраза, но она говорит о том, что ты становишься просто таким, тебе всё равно, как о тебе думают. Как хочу, так и делаю. Когда это красиво поставлено: ты становишься свободным, когда тебя уже не интересует мнение других, то вот это и есть такое Дженнэ. И он естественно, он невольно недоволен этой жизнью, он не согласен с этой жизнью, за что мне такое, что здесь плохо сделал, да. Но учитывая, что гордыня в нём всё-таки поёт, он начинает это воспринимать немножко по-другому. Он становится таким неким Эннеждом, пересмешником. Пересмешником самого себя, пересмешником своей гордыни. Т. е. это гордыня его преобразуется в некое такое… В данном случае людей, тихое ненавидение этого мира. Такое тихое где-то, потому что он считает, что в этом мире всё неправильно, всё нехорошо. И где-то в нём это сидит, т. е. сама гордыня даже, он стал Эннеждом, он пересмешник самой даже гордыни. И он уже <…> страшные картины. Именно страшные картины, то вот будет апокалипсис, корона — это всё враги придумали, чтобы нас оболванить, понимаешь, всемирный заговор и все подобные такие вещи. И он даже будет входить в некий раж и он будет приветствовать любое, любая мысль <…> совпадает с реальным миром. Ну та же плоская земля. Т. е. земля круглая, но он не будет поддерживать: земля плоская. Потому что это идёт против всего привычного. Такой он одновременно и Эннежд, и Дженнэ, хотя это одно и то же. Прочитай туда-назад обратно, это будет всё одно и то же. Т. е. он даже сам себя пересмеивает, он не верит ни во что, он спорит со всеми. Понимаешь, он провидец всего плохого. Всё, молчу.

(Сидоров) — Я хочу подытожить, потому что я понял пару секунд, и вопрос важный для меня. Человек — существо, которое через Стол печали обменивается своими Вселенными, чтобы осознать свою ошибку либо правоту, он теряет себя, потеряв свою цель, идёт на пути удовлетворения своих недовольств жизнью, потому что он считает, что он прав, и неважно, что это за Вселенная. Он хочет удовлетворять свои потребности.

(Харитонов) — Ну, да-да, так. <…> не хочет удовлетворять мои потребности — значит, этот мир негодяйский. Да, слушаю.

(Сидоров) — Вопрос, есть ли какие-то правила выполнения этих договорённостей дополнительные? Потому что ты обозначил, что они поменялись, чтобы он осознал, и вот он всё, в свободном плавании. Есть какие-то правила того, как это всё происходит? Обучение, по срокам, по выполнены какие должны быть договорённости. И второй вопрос, я помню ты обозначал, что Земля сейчас находится под данной ситуации, под Столом печали. Есть возможность что-то более широко осветить нам по этой теме?

(Харитонов) — Правило одно. Ты должен стать <…> этого мира. Ты должен стать своим. Ты не должен быть чужой среди своих и свой среди чужих. Ты должен принять этот мир, как он есть. А чтобы принять этот мир, как он есть. А чтобы принять этот мир, как он есть, ты должен побороть себя первого. Побороть свои привычки. Почему я говорил о гордыне? Потому что проявление гордыни именно из-за того, что ты как бы… Ты считаешь это неправильным, тебя обвинили в неправильном. Из-за тебя, скажем так, я попал в этот мир. И ты естественно, у тебя кипит это зло. Это зло, порождающее некую гордыню, что ничего, я переживу здесь как-нибудь. Понимаешь вот все свои эти чувства ты должен победить. Ты должен победить в себе Эннежда в первую очередь. Это спорящего, пересмешника, неверующего. Если ты сможешь победить Эннежда, ты победишь Дженнэ, практически сразу. Потому что Эннежд и Дженнэ — это одно и то же практически, только читается наоборот. Т. е. ты должен перестать быть недовольным этого мира.

(Сидоров) — Ты видишь в других то, что в тебе.

(Харитонов) — Да, ты должен видеть мир, как он есть, а не однобоко с одной стороны, вот. Это относится как и к тем, кто всё время ходят улыбаются. Их тоже можно назвать ворчуном, они вот. Но им легче, гораздо легче. А вот когда в тебе кипит некое <…>, то ты становишься таким Дженнэ, вот. И учитывая, что Дженнэ и Эннежд — это одно и то же, значит ты становишься неким таким пересмешником. А ты хочешь этот мир изменить по-своему, и тебе всё равно, как к тебе относятся, тебе всё равно на мнение других. У меня есть мнение моё, остальные мнения неверные, всё. Как правило этот человек, у него нет понятия любви. У него есть понятие, что с помощью любви <…> вещи, вот. Тепло там, семью, ещё что-то такое. Т. е. именно он любые чувства использует как орудия, любые. И даже вот это своё чувство гнева он использует, гордыни… Он использует как-то где-то оскорбить, ну т. е. он ставит себя выше других. А раз он стал выше других себя видеть, то он <…>. Вот, он не может видеть мир настоящим. Самое первое что ты должен сделать, причём оба должны это сделать: и тот, и другой. Это относится и к тому, и к другому. Они должны именно понять этот мир. А чтоб понять этот мир, ты должен в этом мире жить. Ты должен в этом мире родиться и пройти какое-то время. Кому-то может не хватить этого времени, и он опять будет перерождаться и опять будет пытаться жить. И дело в том, что это дело не <…>. Понимаешь? Пока один из них всё-таки сумеет победить самого себя и понять этот мир. И сказать, что этот мир… А раз он этот мир понял, он понял, как в нём всё происходит, он видит его не только плохое, но и хорошее, то, значит, он уже не скажет, что этот мир надо уничтожить. Понимаешь смысл? Он примет этот мир. И вот если он примет <…> то неважно, вторая сторона уже становится бессильной. И тогда та сторона, которая, скажем так, которая обвиняла <…>. Все наказания, которые он там наслал на того, кого он обвиняет, они все возвращаются к нему, они полностью возвращаются к нему. Потому что надо держать своё слово. Если ты обвинил кого-то в чём-то, оказалось неправда, а ты его хотел там четвертовать там или ещё что. Расстрелять, повесить, да, причём каждый день это делать. То, значит, тебя будут расстреливать каждый день, вешать каждый день. <…> Стол печали. А почему печали? Почему печали — потому что очень редко бывает, когда оба… Для кого-то это всё становится печалью, т. е. приходится плохо. Дело в том, что вот этот закон, что те наказания, которые ты наслал, они вернутся тебе, потому что ты оказался ложным обвинителем, т. е. обвинял ложно. Если ты не смог исправиться. Если ты не стал частью этого мира. Если ты стал <…>, то снимаются с тебя все обвинения. Что с того, что с другого. Т. е. снимается обвинение именно с того <…>. Вот. И Стол печали, потому что очень редко, как Мабу говорит, что он не видел, чтобы обе стороны закончили хорошо. Какая-то из сторон всё равно остаётся при своём мнении. Или даже усиливает мнение. Вот поэтому он Стол печали.

(Сидоров) — А вопрос, что Земля обвинена сейчас. Есть возможность более широко описать ситуацию?

(Харитонов) — Да нет. Я знаю только, что обвинена, а вот кто обвинитель, я не могу сказать, нет. Я подробностей этих не знаю <…> потому что это как… Дело в том, что это тайна двоих, обвиняемого и обвинителя, это их личная тайна. И ни монахи, ни уж тем более Совет никогда никому они не будут разглашать это. Потому что это очень серьёзно, потому что <…>. Но можно обвинить и планету. А можно даже обвинить Вселенную. Дело в том, что Вселенных тоже множество, и Вселенные тоже есть такое тоже, что каждый — не просто представитель какой-то своей планеты, а представитель целой Вселенной. Вот. А сейчас ты можешь просто увидеть это. Ну на небе это сейчас не увидишь, потому что это медленно всё идёт, но если ты сумеешь рассчитать орбиты, то увидишь, что сейчас происходит борьбы миров, борьба Вселенных. А <…> получается, будет поглощаться другой галактикой. Т. е. кто-то проиграл. Понимаешь. <…> одна галактика поглощает другую галактику, или нашу планету, значит, как-то… Но дело в том, что наша планета сейчас охраняема. <…> Нептуна. А охраняема, причём довольно серьёзно охраняема, потому что совершенно недавно… Ну я понял, да. Совсем недавно Юпитер принял на себя удар. Т. е. мы оберегаемы. Оберегаемы именно почему — потому что пока не решён ещё вопрос. Ещё не снято обвинение, и не подтверждено обвинение.

(Сидоров) — Ну а твои действия по сбору команды и участия на Совете Двенадцати, они как-то… Это секретная информация, ты не сможешь больше сказать?

(Харитонов) — Я, честно говоря, не уверен, что я участвовал, был там на этом. Во всяком случае тот, который сейчас как я — вряд ли бы нашёл нужную дверь, честно тебе скажу. Я бы все их начал дверями хлопать там и заглядывать, туда я попал или не туда. Меня бы скорей всего оттуда выгнали бы, сказали: «Молодой человек, чего Вы здесь шумите? Это библиотека». <…>

(Сидоров) — Хорошо, про Юпитер. Если всё-таки информация про Юпитер, я в первый раз это слышу. Есть подробное описание ситуации?

(Харитонов) — Ну, это не я сказал, это Мабу сказал. Поэтому у меня нет описания. А, но это есть, в специальной истории записано это. Относительно недавно, надо просто посмотреть сейчас где-то почитать, где это было, про Юпитер, принял на себя какой-то мощный удар, который уничтожил бы нашу планету, если бы прошёл на нас. Уничтожил бы и нашу планету, и спутник, соответственно, нашу Луну, всё уничтожил. Но Юпитер принял на себя. Т. е. это, значит, где-то в той же Википедии, наверно, можно будет найти, о чём речь идёт. Дело в том, что как Первые сказали, очень многие вещи мы говорим наперёд, хотя и грозили, что не будем вам раскрывать будущее. Ну, наперёд. Но т.к. вы плаваете во времени, поэтому вы не можете определить, будущее это или не будущее. Вы ищете новые знания, но вы даже не понимаете, что это знание новое, потому что вами не освоено ста… <…> Именно знамя, потому что <…> старыми знаниями. И поднимаете его в любых случаях. И не хотите воспринимать знания новые. И поэтому бесполезно давать какое-либо новое знание. Конечно, найдутся те <…> из Аданаев. И получите подарки с той же горы. Которая продолжится, прольётся войною. И будут разрушены дамба «Хород», <…>. И наполнится река, а река в полноте из жёлтой становится красной. Разольются её воды по мирам многим, взрастут миры новые для миров старых. Станут воды живые, для миров древних — водой мёртвой. И будет. Пишется в книгах, в вырванных страницах, хранящие память ушедших, ныне, и будущих монахов. Чтоб потерянные карты лоцманов вписанных в камнях, хранящихся в водах мировых рек, будут искать, осушая реки, и будут гибнуть от жажды. Что-то я опять куда-то включился, походу. Ладно.

(Сидоров) — Да, супер. У тебя получается. Кстати, по воде было же предсказание, что воды будут, не хватать будет воды в ближайшее время. Ты сейчас сказал, что будут осушать реки для поиска карт, высеченных на камнях древних времён. Как-то примерно так. И будут осушать воды, и будут страдать от жажды.

(Харитонов) — Река Бельстория, на ней нельзя без лоцмана. Будешь потерян во времени, поэтому нужны карты. Многие ищут эти карты, многие пытаются создавать свои карты. И говорить, что эти карты найдены кем-то. Рисуют свои ложные карты, предлагают другим любою ценою. И не ведают, что ведут дорогой. Дорогой ложной. И ты уже Дооре — ложный круг. Ты бежишь по кругу, потому что тебя не пустят дальше вперёд. И ты вынужден свернуть. И ты будешь бежать по ложному кругу, и будешь считать, что ты всегда идёшь вперёд. И ты будешь видеть мечту свою, но это будет лишь только зеркало, зеркало мечты твоей, не более. Это дорога будет всегда манить тебя, и ты уже Дорооба. Потому что дорога тебя манит всегда-всегда. И ты всегда будешь подобен Сообэ бежать за ложным Солнцем. Не понимая, что Солнце это — ложное. Ты будешь прятаться от своего неверия, ты станешь как Соонэ. Ты будешь во снах прятаться от самого себя. Ты будешь искать себе спутника и укрытия, некий щит. Некоторые, не выдерживая, будут мечтать о Танне. Который дарует смерть, и эта идея смерти будет твоим последним владыкой, владыкой твоей судьбы. К тебе весь мир будет приходить теперь Аннатом, врачевателем. Но ты будешь видеть в них Танаев, врагов. Врагов себя, врагов богов. И ты уже не живёшь, ты Теннэ. Пустой, не мёртвый, не живой, никакой. И сны будешь принимать за иной свет, не больше. Но это будет поддерживать тебя. Поддерживать последнее, что у тебя есть. К тебе будет приходит Мурра, шептать тебе на ушко: «Тебя любят, потерпи, тебя ищут, тебя любят, тебя ищут». И ты будешь вспоминать детство. Потому что ты как Нобба, ищешь первого монаха, первого учителя. И ты будешь создавать себе первого учителя. Ты выберешь кого-то, что подскажет тебе память и нарисуешь своего, ты его перерисуешь. И он станет твоим внутренним Нобба. Да, это тяжело конечно, безусловно. Тродда, тяжело. Всё через боль. Но каково будет счастье, когда ты получишь Накка, подарок. Н-да. Что-то как-то что-то меня потянуло.

(Сидоров) — Очень интересно было. Я в шоке, честно говоря, нахожусь. Столько информации, и очень плотно.

(Харитонов) — Ну я не знаю.

(Моисеенко) — Плохое употребления слова «в шоке», надо говорить немножко мягче, типа — я в удивлении.

(Сидоров) — Ок, согласен. Я, честно говоря, много походу. Давайте не будем сейчас своё мнение высказывать, чтобы не заполнять эфир, всё-таки Гену слушаем. Много конечно очень впечатлений, но хотелось бы, раз такой поток идёт, как можно больше услышать, раз нам дают. Может, этот год начался, и поэтому нам так щедро делятся.

(Моисеенко) — Есть ощущение?

(Харитонов) — У меня есть ощущение, что я где-то куда-то плаваю, но правда в том, что ощущение, дело в том… Я просто ловлю себя на незнакомых словах.

(Моисеенко) — 2022 год, как тебе ощущается?

(Харитонов) — Ну да, 22 числа, 2 месяца, как раз вторник, второй день недели, прям красота. Одни двойки, представляешь, какой бум будет на этот день? А?

(Моисеенко) — <…> свадеб будет.

(Харитонов) — Ну да, во вторник-то свадеб не бывает. Хотя по-моему в пятницу будут свадьбы. Но все будут ждать чего-то, это будет. Все будут ждать чего-то такого необычного в этот день. И будут отказываться от обычного. Кого-то это разочарует, этот день, и будут говорить, что всё как всегда, и жизнь в принципе становится безумной, какой-то такой разрушающей. И ты уже просто Танне. И рано или поздно ты заблудишься по своей жизни, начнёшь понемножку злиться на всех. Будешь становиться неким таким зверёнышем, гадёнышем. Ну дай бог, чтоб не зашло до никакого там до убийства, бездушия, не станешь Орком. Здорово, конечно. Ну. Всегда есть проводник. А кто проводник? Эннег? А кто такой Эннег? Это может быть твой сосед. Это могут быть твои близкие, когда проснулся. А если точнее — то когда ты остановился, оглянулся, посмотрел на других, как на зеркало. И тогда ты сможешь понять, кто ты. Дженнэ ты, или Гонне. А может просто Геррэ. Тогда у тебя есть возможность исправиться. На помощь придёт тебе фантазия. Ты будешь <…> своё будущее. Ты будешь стараться повторять этот рисунок. Каким-то таким Моббу, последователем своих идей. Но хватит ли тебе энергии? Потому что чаще всего <…>, который гадает, всего лишь, не больше. Гадающий, потому что он не знает, что будет завтра. Честно говоря, он не знает, что было вчера. Потому что он видел по-своему, всё видел по-другому. Память всегда подскажет, мозг поможет, чувства загладят, или наоборот <…> то, что тебе не нужно. И ты уже становишься таким оборотнем, как мудрым. Ты считаешь, что ты уже мудрый. Ты считаешь, что ты уже Эррод — зановорождённый. И ты будешь чувствовать, что тебе тепло, хорошо. Это здорово, конечно, с одной стороны, потому что ты будешь уже как Эбоос, ты будешь <…>, а мир твой, родина твоя, и ты будешь видеть его. Но всегда найдётся шептун, который будет тебе науськивать, что кругом враги. «Ты смотри» <…>. Имя их — Аннос. И ты будешь ему верить. И ты рано или поздно, даже не заметив этого, станешь как Танаи, враг самого себя, враг богов. <…> конечно ещё будут, ты сможешь ещё услышать жрецов Иннатов. Но как слышать? Как? Порой приходится что-то отобрать у тебя, от того, что ты привык. Отобрать у тебя. Может быть расставанием, может, что-то ещё. И хорошо, если ты примешь это как знаком любви, Аррум. И тогда ты будешь допущен в иные обители. Пусть немножко, но ты будешь касаться других миров. Во снах, в музыке, в стихах, да где угодно. <…>, в улыбках любимых. Вот проявления Аббона. Аддорт. <…> печали, расставания. Из-за этих печалей, печали расставания, печали потерь, мы теряемся, мы перестаём верить себе, мы перестаём верить другим. Мы просто живём. Мы просто проживаем, прошёл день — и ладно. И тогда мы Акканы. Мы просто рабы. <…> ещё помним эту жизнь, которая была хорошей, мы хотим её вернуть, любым путём. Но <…> мы как Еннаты, мы радуемся разрушению, хаосу. И мы, как Акканы, займёмся <…> воровать. Чужое счастье мы будем пытаться воровать. И будем призывать Ерро <…> дал нам, признал ворованное счастье своим. И <…> прятать его, будем сами прятаться от других, чтобы не украли у нас это ворованное счастье, чтобы не догадались <…>. И будем прятаться, и мы станем Кро. <…> будем возвращаться на старые дороги, мы станем Эннеждами, неверящими, спорящими вечно. Мы на своей разбитой телеге, как в кино, попрёмся домой. И будем считать, что где у нас есть далеко <…>. И у нас есть надежда, что в этот дом мы рано или поздно вернёмся. А раз мы рано или поздно вернёмся <…> и стараться. Всё равно рано или поздно, времени полно. Рано или поздно мы вернёмся в свой дом. Потому и отняли у нас знания о кармах. И говорили нам, и вправду, что жизнь одна. И нет оправдания тому, что есть время. Нет времени? Нет. Каждое время надо беречь. Иначе ты Эррег — неведающий, слепой, не знающий ни о чём. Ты Уббом, страдающий безумством. Но, чтобы не узнал никто о том, что ты безумен, ты будешь таким вот Орратом. Собирателем картинок. Будешь складывать в свой рюкзачок с надеждой, что когда-то пригодится. А может быть, и обменяю на что-то более нужное. Ты всё-таки опять выйдешь на дорогу, манящую дорогу, ты снова Дорооба, ты снова Дооре, который бегаешь по ложному кругу и видишь себя. И видишь мечты свои только через себя. И видишь только свои мечты, ты не видишь чужие мечты. Ты не <…> чужое счастье, ты видишь себя. И всё же порою. А впрочем…

(Харитонов) — Я прослушал. Что-то ты спрашивал, Лёш, а я прослушал.

(Сидоров) — Геночка, всё отлично, практически ещё одна часть, я бы сказал, что это стихотворение «Ищущие» в продолжении, можно сказать. Очень серьёзный текст.

(Харитонов) — Я помню, ты вопрос задал. А какой, я прослушал.

(Сидоров) — Ну это было минут 30 назад или 20, я спрашивал про Стол печали мы с тобой обсуждали вообще, но там вроде ты всё обсудил, и в плюс к этому сейчас было проза минут на 15 о карме и восприятии того, что происходит, и как ты выпутываешься из этой ситуации и сваливаешься в новый круг. Отдаляясь от цели, которую ты хотел достигнуть.

(Моисеенко) — Не, а я услышал перечисление имён монахов, их свойства, и как они меняются в зависимости от смены интереса этого монаха в новом качестве, и как он переходит с одного в другое.

(Сидоров) — Ну, это можно воспринимать как имя монаха, либо это чувство. Он брал из двумя словами, получается. Даже тремя, получается. Ты это воспринимаешь как монаха, есть ему название изначальное, и третье — это чувство, которое относится это понятие.

(Моисеенко) — В Библии, например, написано — в Ветхом завете тоже вот это: земли ханаанеев, евреев, там, т.д. Т. е. земли качественные, менее качественные, прописаны имена, огромное количество, а это свойство, род, такой род, такой, он родил того, того. Фактически это смешение качеств, смешение родов, эти имена, в них прописаны качества, в которых проживает в данном мире, скажем так, в каком-то определённом. И вот тут тоже у них та же история, просто имена немножко отличаются от библейских, потому что мы живём в другом ответвлении немного.

(Сидоров) — Ну я хотел бы, честно говоря, прослушать ещё раз и выписать все обозначения того, что он давал. Т. е. это целый алфавит, азбука понятий, который в принципе к чему-то, может, приведёт. Т. е. не зря же нам после каждого слова даётся название этого понятия. Т. е. это очень огромная вообще информационная лавина, которая, я считаю, нужно будет несколько раз переслушивать. Надеюсь, что запись удастся. Потому что в голове удержать конечно эти все понятия невозможно. Но хорошо, допускаем, у каждого своё мнение, Библию я бы сюда не привязывал, но у тебя впечатление, ты прочитал несколько раз, я понимаю, что у тебя есть аналогии, может быть, ты прав. Давай к Гене вернёмся всё-таки. Как себя чувствуешь, Ген?

(Харитонов) — Я нормально. Нормально чувствую, просто немножко необычно как-то. Мне надо применять некую силу, чтобы не оглядываться, потому что у меня такое ощущение, что вот стоит за спиной, да. Причём даже не один.

(Сидоров) — Кто?

(Харитонов) — А как бы множество, и все Мабу.

(Сидоров) — Разные?

(Харитонов) — Такое ощущение, что… Не, не разные, а знаешь, как в бесконечном зеркале есть отражение постоянное, вот как бы такое вот. И он как бы стоит там сзади, и мне надо применять силу, чтобы не оглянуться. Потому что когда я оглядываюсь, его нет. А вот когда не оглядываюсь, он именно, он здесь. А стоит только оглянуться, попытаться его увидеть, <…> исчезает.

(Сидоров) — Ну потому что ты не глазами его видишь, а другими органами чувств.

(Харитонов) — Ну наверное да, наверное да.

(Сидоров) — Шестое, седьмое, восьмое чувство у тебя онлайн, а ты пытаешься глаза применять. Тем более, у тебя с глазами проблемы, так что не опирайся на них.

(Харитонов) — Хе-хе.

(Сидоров) — Ты мне скажи, кто диктовал всё-таки, это Мабу диктовка? Ты не знаешь, кто диктовал сейчас?

(Харитонов) — Я вообще не понимаю, о чём ведёте речь сейчас, честно говоря. Вы говорите о Библии, помню, что о Библии мы ничего не говорили вроде бы, потому что я не знаток её.

(Сидоров) — Ну давай не будем сейчас наверно пересказывать, а то мы сейчас уйдём в полемику, будет каждый своё мнение высказывать. Лучше тебя послушать, потому что информация пока идёт, я считаю, было бы глупо перебивать. Потому что мы можем конечно обо всём поговорить: о политике, о погоде, но то, что сейчас выдаётся через тебя — очень серьёзная информация.

(Харитонов) — Я вот сейчас увидел, что здесь Женя ещё, оказывается, у нас есть. А его даже, по-моему не слышал, во всяком случае я не помню, чтобы его слышал.

(Моисеенко) — Есть, да, и он хотел вопрос задать.

(Володин) — Да, всем привет, ребят.

(Харитонов) — Здравствуй, Жень.

(Володин) — Ген, очень рад тебя слышать, Лёш, тебя тоже рад слышать.

(Сидоров) — Да-да, привет.

(Володин) — Это, да. У меня вопросик про краски. Ты как-то говорил, что видел их, помнишь.

(Харитонов) — Не слышно, Жень.

(Володин) — Так лучше?

(Харитонов) — Вот сейчас да.

(Володин) — Ага, Гена, ты помнишь, ты говорил про шарик зелёный и видел меня там в зелёных штанах. И вот у меня вопрос по поводу мальчика. Он, как я понял, хотел дать шарик кому-то. Или это я неправильно понял? Можешь пояснить по поводу этой ситуации? Вопрос немного сумбурный такой.

(Харитонов) — Ну я понял. Я <…> сеанс может я говорил, потому что <…> помню немножко иную историю. Это когда я, мне друзья дали шарики, я прям хорошо помню. В общем, семь шариков. Семь шариков каждого цвета. Вот, я как-то заигрался, и мне очень понравился шарик зелёный, потому что мне нравилось, что я его беру, это… Сама поляна, она такая, трава красивая, зелёная <…> А я этот шарик как будто прячу такой, да, и, получается, как бы не видно <…>. И этот шарик, значит, прячу в траве, убегаю, кружусь вокруг, кружусь, там камень большой, вокруг него бегаю, значит, да. Ну, камень — это другая история, ладно. Это тот самый камень, который я пытался преодолеть и отказывался от дружбы. От помощи, вру, хотя несильно-то и соврал. Вот, и я бегаю и потом ещё я этот шарик я пытаюсь забыть, причём я почему-то умею это делать, я могу забыть, что мне не надо. И я забываю, где этот шарик. А т.к. он одного цвета, я начинаю его искать. И вот как-то бегал, искал-искал, а он у меня лопнул. Я просто-напросто на него наступил, я не заметил его и наступил на него. И он лопнул. И я такой растерялся, значит, и вот такой бабах, и когда бабах вот этот прошёл, в ушах утихло-успокоилось, я гляжу — а зелёного цвета нет. Вообще, зелёный цвет исчез со всей поляны. Нет его, и всё. Я очень сильно перепугался. Что же я натворил, и ты знаешь, я вот поймал себя на мысли на том, что я всегда радовался, что Мужчина и Женщина всегда здесь. А здесь я почему-то вдруг впервые захотел, чтобы их сейчас здесь не было. Потому что тогда они, может быть, не будут знать, что я шарик лопнул. Узнают, может, попозже как-то, легче как-то вот. Как-то так. Т. е. я в данном случае я себя, вот как сейчас смотрю со стороны на это, то я получился некий такой предатель. Понимаешь, из-за того, что шарик лопнул, и для того, чтобы меня не ругали, я был готов пойти на обман, и я, получается, на данный момент отказался от Мужчины и Женщины, захотел, чтобы их сейчас не было здесь, да, под любым поводом чтобы не было их здесь. Причём под любым поводом, что меня сейчас пугает — я тогда на любой повод был согласен, как говорится.

(Харитонов) — И вдруг тут появляется мальчишка. Появляется мальчишка, такой вот значит, и он… Вру. Не мальчишка, мальчишкой он стал на поляне. А появляется некий такой мужчина, появляется такой мужчина, он мне страшно знакомый, но я не могу понять, кто это, не могу вспомнить его. И он стоит на краю поляны такой, и я с ним начинаю разговаривать о том шарике, о том, видел-не видел шарик, а он такой по-взрослому там. Я начинаю рассказывать про этот шарик, он: неужели ты веришь, что шарики, там, такие вот? Я: «Почему ты так разговариваешь как взрослый?» Такое вот. И там вот такой момент, когда он произносит такое, что шарики не нужно вешать на стенку, потому что рано или поздно <…>. Современным языком, если тебе что-то подарили, что у тебя есть — этим надо пользоваться. Иначе оно пропадёт и сгниёт, как говорится. Здесь вот смысл этого шарика. И когда он эту фразу произносит, что шариком надо играться, пользоваться, а то они всё равно сдуются, и я такой думаю: «Как сдуется, ну как сдуется, не может такого быть». И вот этот момент перехода я не заметил, как он очутился на поляне, но уже мальчиком, маленьким мальчиком. Вот, и он сам, как я понял, растерялся такой, и вот он стоит не поймёт, как это вдруг он стал здесь на поляне такой маленький. Он растерялся даже не из-за поляны, потому что он видел эту поляну, а из-за того, что он стал маленьким. Вот этого он испугался. А я ему: «Чё ты испугался, я вот маленький, мне не страшно». А он такой: «Почему не страшно?» А я не могу понять, почему. Потому что я не был взрослым, я маленький, я не могу понять его, почему он боится быть маленьким, потому что он был большой и стал маленьким, да. А я не могу этого понять, потому что я не знаю, что такое большой, я ещё этого не знаю, я маленький. И поэтому я не могу его понять, такое вот. И я понимаю, что ему как-то страшновато ему, он не поляны боится, а самого вот этого преобразования.

(Харитонов) — И тогда у меня такая идея <…> бегал думал там <…> дал ему шарик <…> подержать, потому что я за них уже боюсь. И в то же время, что удивительно, я как бы боюсь за эти шарики, чтоб не лопнули, но я почему-то ему поверил и дал эти шарики. Почему-то я был уверен, что они у него не лопнут. Вот, не знаю, почему так. И я сбегал за камень, он там: «Что, пописать бегал?» Я: «Да нет, я там искал там». Ну, может, где-то далеко за полянкой где-то там зелёное осталось. Т. е. он тоже стал признавать, что зелёный исчез из-за шарика. Я говорю: «Мне далеко нельзя, меня там мама не пускает, мама будет ругать». Это тоже, конечно, аллегория на что-то, соответственно. Но не буду говорить, пускай каждый сам решит, что это было. Всё, и у меня появилась по моему понятию замечательная идея познакомить его с моими друзьями, Мужчиной и Женщиной, потому что он станет хоть нормальный, а то он стоит такой испуганный весь напуганный, да. Вот, и тогда мы, как говорится… И они тут же появляются, и я такой радостный счастливый, я помню очень хорошо, что Женщина… А они для меня до сих пор Мужчина и Женщина, я не даю им имена, потому что как-то я не знаю… У меня такое ощущение, что если я дам имя, то я ограничу как-то их, поэтому я не даю им имена, поэтому Мужчина и Женщина. <…> по её словам я вдруг понимаю, что она прекрасно знает и его, и меня. Мы уже не в первый раз виделись. Это просто он не помнит почему-то, вот. И как-то само собой получилось, он перестал бояться. А у него что-то какая-то проблема с родителями. Ну, по его рассказам на поляне, мама его не любит, вот, и папа его не любит, а она, Женщина, такая говорит, и она спрашивает, мол: «Коленка что эта? Что у тебя поцарапана коленка?» Он начал рассказывать, что бежал там, упал, а меня, говорит, поругала. Мама поругала. А она вместо того, чтоб пожалеть, пойти пожалеть, пойти самой, а она это самое: «Вставай, иди ко мне, я тебя пожалею». Вместо того чтобы, типа не это. Ну и пока я встал, а она болит, обидно, я пока до неё дошёл, как бы и коленка перестала болеть. <…> а ну-ка расскажи ещё раз. И он как бы трезво эту рассказывает историю, он вдруг понимает, что мама так хитро его избавила от слёз и от боли, что «иди, поднимайся, я тебе помогу подняться и пожалею тебя», понимаешь вот. Но он-то уже поднялся, ну понял смысл. Так хитро она с ним сыграла там.

(Володин) — Ага.

(Харитонов) — А? Вот этот вот момент, довольно-таки сильный момент. И он мне почему-то напоминает этот момент, у нас там дядя Саша, маленький такой лысый мужичок. Ну, для меня они все высокие были, но я почему-то считал его всегда маленьким. Но правда потом оказалось, что он маленького. Вот. Такой злючка, противный, гадкий, его никто терпеть не мог, ни взрослые, ни дети уж тем более. А здесь как-то получилось на песочнице я вышел рано-рано утром, можно сказать, сбежал из дома, рано ещё, я помню. И вот смотрю, он сидит на песочнице, там песочница была с камнями выложена такая, там бабка попросила соседа камни <…> вредная бабка эта. Напротив меня друг жил, и он с бабкой этой жил, я не помню сейчас, что с родителями было. А её тоже мало кто любил, он принёс ей назло большие булыжники, и мы все стали смотреть, думали, как она с ними справится. А она взяла их клюкой какой-то, палкой, и все их в круг собрала. Вот. И старые ковры на камни разбросала, чтобы детишки типа не ушиблись. И <…>. И вот он сидит на этих камнях вот и плачет. А мне, я не знаю сколько. Это не сон, это поляна — сон, а это как бы реально всё, я прям хорошо помню. И вот, ну я почему-то сравниваю именно с этим моментом про мальчишку. И я такой удивился, думаю, как же так, он же злой негодяй, гад, фашист. Слово «фашист» <…> где надо и где не надо, потому что война недавно достаточно прошла, относительно конечно. И, значит, фашист, всё. И этот фашист вдруг плачет, меня это так удивило. Как так, злой человек — и сожжет плакать, он же не может плакать. Я подошёл к нему и стал смотреть, а он не видит меня и плачет. Довольно-таки сильно плачет. И мне его стало так жалко. Я уже забыл, что он там негодяй, ещё что-то. Сейчас он был для меня не негодяй, он был сейчас плачущий мальчик как бы, понимаешь. Плачущий не мальчик, мужчина плачет, что меня удивило, мужчина — и плачет, и я почему-то понял, что в нём сейчас какой-то мальчик этот плачет. И я решил ему помочь. И я полез к нему на коленки, залез к нему на коленки и говорю: «Дядя Саша, а давай я тебе помогу». Он: «Чего поможешь?» «Давай я тебе помогу плакать, вместе будем плакать». А он меня сразу не понял, а я сразу слёзы пустил, довольно-таки сильно пустил слёзы, да. Он перепугался, бедненький, дитё плачет, мало ли подумают, что обидел, и так-то его не любят, а здесь ещё детей обижает, вот. И почему-то я понял это его чувство, испуг. И чтобы никто ничего не подумал, я просто обнял его просто и совсем уже окончательно разревелся. И он тоже как-то расслабился, понял, что ничего плохого, и он тоже. И мы прям оба прям конкретно разревелись все.

(Харитонов) — Оказалось, что у него жена умерла. Мы с пацанами что, следим что ли за этими вещами. У него умерла жена, а так у него два сына были, и они как бы погибли. Погибли так, знаешь, то ли в лагерях что-то, я не знаю эту историю, потому что молва шла, взрослые о чём-то говорили. Ну знаешь, мы дети, мы воспринимаем, что если мы не любим этого человека, мы только слышим плохое о нём. <…> мы не услышим. Понимаешь, мы не услышим, что взрослый хвалит человека. Но если он будет ругать, то разнесём все, понимаешь. Вот такие дети мы были, но в принципе и взрослые такие же тоже. Если мы кого-то любим, то мы не слышим что-то плохое о нём, мы слышим только хорошее. И вот, получается, я с ним сдружился. Но я-то сдружился с кем, с негодяйкиным? И в итоге у меня появились проблемы во дворе, что я такой предатель, вот это вот, нашёл с кем якшаться, вот такое вот. Только Стёпка меня понимал, и всё. И хоть он не дружил с этим с дядей Сашей, но он никогда мне не сказал плохого из-за того, что я дружу с этим дядей Сашей. Вот получилось вот так вот. Единственный, кто меня понимал — это Стёпка. Остальные даже взрослые не могли понять, что я привязался. А он ко мне очень сильно привязался. Он вдруг во мне увидел сына как бы, понимаешь. Он потерю своих сыновей перевёл на меня. И, получается, как бы я сын. Но он со мной возился, честно скажу, лучше, чем родной отец. Я <…> сыном, и он иногда проговаривался: «сынок». Понимаешь, я это очень хорошо, сильно <…> и прощался я с ним в принципе как с отцом, если честно. Потому что он недолго прожил где-то. Я ещё в школу не пошёл, он уже умер. И я помню, что он <…> Светушки, во. Светушка, Светлана, значит её звали. Потому что он её: «Светушка, пойду до Светушки, ждёт меня, милая», вот такой вот. И я помню это очень хорошо, и почему-то я всё это связываю именно с этой поляной. Хотя я прекрасно понимаю, что поляна была в 2014 году, понимаешь вот, когда… Георгий Кузнецов, вот эту историю я хорошо знаю. Правда я ещё помню, вас помню, вообще-то, да, я помню. Я помню какая-то дорога, я это помню смутно. Дорога, вы пытаетесь мне что-то. А, мы на речку собрались, вру, на озеро, на круглое озеро, точно. И вот мы по этой дороге, значит, идти, а всё время везде интересно помимо дороги ещё интересно, да. Но нам надо спешить, да, я помню, Миша, и ты там тоже был, Лёш. Ты был, Миша, Лёша был, ой, Женя, ты был. Хотя, Миша, ты, по-моему, тоже был. Нас было четверо было, да. Скорей всего, ты был, Миша, Лёша и Женя. Да, вот так, ну и я, да. И мы как-то по дороге. И мы всё время пытались соскочить с этой дороги, я помню. Помню, у кого-то были часы. У кого-то были часы, и вот он поднимает руку и говорит, что сейчас 22, 23, такое вот. И я такой ошарашенный, думаю, как так поздно, что такое. Как поздно, так не может быть, Солнце светит, 22, 23 такое. Я помню, большие цифры. И я очень сильно перепугался тогда, помнится. Вот это я помню.

(Володин) — Да, это я был, прости.

(Харитонов) — В смысле чего — я был?

(Володин) — Ну, время я сказал, и там просто ситуация такая была странная, мобильник заморгал вот именно на этом времени. А у меня как раз был вопрос про палиндромы. Потому что я видел там зеркальные, зеркальное время. Как ни посмотрю на часы, вижу зеркальное время. И вот в день, может, соберу все эти зеркала. Хотел об этом спросить, а получилось так, что…

(Харитонов) — Опять не слышно тебя.

(Моисеенко) — Громче говори прямо в телефон.

(Володин) — Немного косякнул, немного косякнул.

(Сидоров) — Давайте не будем заострять внимание, это неинтересно никому уже.

(Володин) — А вот этот мальчик, он имеет какое-то отношение к Хранителю? Я не буду имя говорить. Ты можешь что-то сказать?

(Харитонов) — Какой мальчик ты имеешь в виду? Мальчик, который на поляне?

(Володин) — Не, который на дороге был, с которым мы вместе шли.

(Харитонов) — Ну, Хранители я так понимаю, что. Я наверно думаю, что нет. Понимаешь, как-то получилось так, что кто-то мне задал вопрос, даже не вопрос, а типа вот — ответьте на вопрос, наказан мальчик, там с Ольгой связано, я уж не помню этот вопрос. Но как-то именно я должен был найти ответ. Но я ответ почему-то знал. Я ответ знал как бы, да, а мне, т. е. моментально мой ответ пришёл, а мне, довольно-таки в грубой форме… Причём Хранители, я так понял, они грубияны в какой-то мере. Они в грубой форме, грубо говоря, заставили меня замолчать. Что не тебя спрашивают. Вот это я помню хорошо. Что связано с хранителями, с мальчиком. Но с мальчиком с этим, с Глебом.

(Сидоров) — Домашнее задание.

(Харитонов) — А ну да, точно. Ты же говорил, Лёш, точно, правда. Вот видишь как совместилось. Теперь совместилось у меня, понял. Теперь я даже понимаю, почему я должен молчать. Всё, понял. Это вот задание, которое, получается, вам дали, правильно, Лёш, о нём речь идёт, да?

(Сидоров) — Да.

(Харитонов) — Всё, я понял, ясно, понял. Я не могу сказать, что Хранители. Я почему-то Хранителей вижу как некие такие начала. Это правильно как Мабу как-то сказал, что река Бельстория, как раз её истоки именно там, где живут Хранители. И если мы поднимемся до истоков этой реки, то значит, мы придём к Хранителям. Но этого никогда никто не может сделать, потому что река к истоку она становится более очень высокой, очень большие скорости, ну как бы это условно имеется в виду скорости. Течение, скажем так, увеличивается. Но оно условно, там совсем иное понятие, просто вот образ, чтобы было более-менее понятно этой реки Бельстория. Получается, что её начало было очень таким безумным начало, неким таким <…> как говорится, таким значит, неким не взрывом, это совсем иное. Не взрывом, а таким мгновенным каким-то проявлением в этом мире. Мгновенным проявлением в этом мире, вдруг что-то где-то небеса прорвались, как говорится, да. Откуда появилась вдруг река, ну образа. И у неё огромнейшее течение, события развивались просто с огромными скоростями. А потом просто всё дальше, дальше, и время всё медленней, и где-то есть ещё <…> нас, и эта река течёт так медленно, что там идёт исчисление уже дня по нашему понятию годами, а то и веками. Вот как бы вот. Но дело в том, что они как-то говорили тогда, Первые, тоже всё взаимосвязано. Они говорили о ритме, что если хотите куда-то попасть, вы должны это вот вибрации. Повторить эти вибрации, и вы мгновенно появитесь там. Не имеет смысла говорить о каком-либо времени. Время — это всего лишь то время потребуется для появления там, то, которое вам нужно настроиться на эти вибрации, стать этими вибрациями. И только тогда мы можем появиться на любом участке реки. <…> что мы достаточно медленные, и поэтому мы никак не можем, пока во всяком случае, мы не можем прийти к Хранителям.

(Сидоров) — Получается, вибрация этой реки — это вибрация Хранителей, это поток энергии, по сути, на которую нужно настроиться, чтобы появиться в каком-то этапе развития этой реки.

(Харитонов) — Да-да-да. Вот именно что эта река Бельстория, она как бы вот это условное понятие реки.

(Сидоров) — Это энергия.

(Харитонов) — Да-да-да. Но дело в том, что вода — очень хороший переносчик энергии. И чем хорош, тем что она не искажает саму энергию, вода. Она как бы нейтральна к этой энергии, она содержит очень много энергии, которая в ней есть. Но она сама не изменяет энергию. И поэтому очень хороший аналог, где ей удобно протекать, она старается пройти по реке, по руслу реки пройти. Вот, потому что там не происходит изменения этой энергии, она остаётся такой же. А вот это свойство её, что река впитывает энергию и не изменяет её, это свойство очень хорошо применялось в древности, а у нас это понятие живой и мёртвой воды.

(Сидоров) — А как её делают, эту живую и мёртвую воду?

(Харитонов) — Это я не знаю, это я не знаю. Я знаю только то, что есть такое понятие дамба «Хород». Это такое некое <…> она слилась с разными реками, с разным течением. И что интересно, что Бельстория <…> дамбу. Там невозможно вообще что-то такое построить вообще что-то там, её будет всегда сносить. Потому что это ещё и символ времени. А раз символ времени, то сам понимаешь, что бессмертия никакого нету физического, поэтому там ничто нельзя построить. Издревле пытаются обмануть. Есть река Сород. Вода её жёлтая. В данном случае у Мабу она в пещере проявлена. Воды её жёлтые. Но когда она нормальна. Если она наполняется вода такой, ну, происходит <…> красное — это значит, происходит какое-то, беда происходит. Происходит что-то такое… Ну как тебе объяснить. Обычно, обычно вода жёлтая. А если она стала красной, то, значит, соответственно, происходят какие-то изменения. Т. е. река пытается взять на себя проблемы Бельстории. Кто-то пытается изменить историю, скажем так. Или перенаправить её по новому руслу. Допустим, устроить ядерную войну, конец света устроить, что-то такое. Чем больше проблемное что-то — тем она краснее река. Она как бы говорит, она пытается сказать даже тем, кто изменяет это, она предупреждает, что — что ты делаешь, остановись. Вот. Как бы вот такое свойство этой реки.

(Сидоров) — Индикатор.

(Володин) — А у меня ещё вопросы.

(Харитонов) — Ну да, скажем так, индикатор, но это активный индикатор всё-таки. И поэтому здесь… Видишь, есть такое выражение, последний монах перед уходом разрушит дамбу Хород реки Сорос. Разольются её воды по мирам многим, взрастут миры новые, для миров старых станут воды живые. Т. е. обновят, получается, старые миры. А для миров древних — водою мёртвою. Но видишь, дело в том, что у нас же ещё легенды говорят, что вода мёртвая — это не значит, что она убивает. Она очищает ещё. Вот, нельзя забывать, что она умеет очищать. Вопрос был какой-то.

(Володин) — Да, Ген. А вот в размышлениях много думал по этому поводу. Что вот первичней, материя или время? Т. е. как бы есть река времён, мы понимаем это уже, и есть на ней материя какая-то, праматерия, вот. И я так понимаю, время рождает материю и праматерию.

(Харитонов) — Нет, здесь время, как сказала Машина в контакте, по-моему, с Герой, она сказала так, что даже малейшая разница во времени даёт мне огромнейшую энергию, чтобы я не умерла с голоду. Вот она сказала как-то. <…> есть где-то в кассетах, где-то в записях, но такой был момент. Т. е. это энергия, огромная <…>. Вот. Но здесь, кто первее, я думаю, что нет, энергия не могла проявить себя никак в мире без материи. Ей нечем было проявляться. Понимаешь, это всё равно как — может ветер появиться в безвоздушном пространстве? Он же не может появиться, для этого нужен воздух. Понимаешь, и тогда мы почувствуем этот воздух. Когда ветра нет, мы даже этого <…> чувствуем, когда появился ветер. Вот и здесь то же самое, здесь нельзя сказать, кто первый. Мы не увидим, если нет материи, понимаешь. Но если есть материя, значит есть, кто будет гонять его. А о первости я не могу сказать. Я думаю, что… Энергии, то тогда наверно всё-таки материя первая. Появилась материя, тот же, как говорится, воздух, и тогда появилась, как говорится, разница давления воздуха, появился ветер. Грубо говоря, энергия. Я не знаю, я не могу сказать.

(Сидоров) — Но вы понятие эфира потеряли. В прошлую беседу нам рассказывали, что эфир сначала распространяется, потом уже идёт переплетение этих понятий, времени и материи.

(Харитонов) — Да, эфир — это самое-самое тяжёлое. Что удивительно, не лёгкое, а наоборот, это самый-самый тяжёлый элемент, если в таблицу Менделеева засовывать эфир, то он будет не самый первый. Он проявляется здесь как самый первый. А по-настоящему это будет самый-самый тяжёлый как бы элемент. И мы как бы плаваем в этом элементе. Все наши планеты как бы плавают в этом эфире, понимаешь. Как бы вот так вот, грубо. Это проявление, одно из проявлений эфира. Что мы видим его как тяжелейшие частицы. И наши приборы не могут воспринять эти частицы, и колебания эти энергий, они исчисляются, скажем, миллионами и миллиардами лет, такое вот длительное колебание. Но эфир может проявить себя и самым-самым первым элементом, что в принципе первый в таблице Менделеева. Да? Мабу говорит, что было такое. Я не помню. Мабу говорит, что было. Первые таблицы Менделеева содержали эфир.

(Сидоров) — Первым, его удалили потом. Просто его первым поставили из-за уважения, а не из-за того, что он тяжёлый. Все планеты, все люди, вся материя, она намного легче, она как ветер сквозь дерево проходит, сквозь эфир. Потому что эфир, он конструктор всего, и вся материя легче его намного. Он как фундамент Вселенной.

(Володин) — Извиняюсь, есть ещё такая информация, что эфир использовали раньше врачеватели, и у врачевателей забрали когда эфир, и появилась вот эта новая медицина. Тогда как раз и было время переломное перехода человека на пагубную медицину для него же самого. Как раз вот человек отказался от эфира.

(Харитонов) — Ну вот у Мабу есть река Систера. Да, Систера почему, потому что это связано ещё <…> есть равнина берков — это Террия, а территория, которая занимает, где живёт Мабу — это всё-таки Терра как бы. Т. е. Террия — это берки, Терия — это берки, а Терра — это племя, где обитали Мабу. И вот там есть река Систера. Которая я всё не мог, как говорится. Вот я на неё наступаю, и такое ощущение, что наступаю на какое-то стекло. Она совершенно прозрачная, я вижу всё абсолютно, каждый камушек вижу, всё. Я наступаю, но наступаю, как на стекло. Причём я вижу, что это вода. Она ведёт себя как вода абсолютно. Она и колеблется, допустим, от ветра, ещё что-то. Но я наступаю, я не могу в ней утонуть, как говорится. Ни граммочки, никак. И меня это очень сильно удивляло, а Мабу как бы успокаивал. Или там: «Ничё-ничё, ты здесь чужой, а она к тебе привыкнет…». А, не так. «Если она тебя признает, то тогда она тебя пустит». Вот так как бы, да. И… Что значит? И вот получается, сколько я у него сколько был, и вот сейчас я там всего лишь где-то миллиметров на 5, на сантиметр, может, вот так вот утопляюсь, и всё, не больше. Т. е. как бы она меня принимает, но как-то очень медленно. И вот что интересно, у них строго было запрещено ложиться на реку. На эту реку. Потому что она тебя забирает. Если ляжешь, она тебя заберёт. Есть понятие — плавать — как говорится, такого нет. Мабу один раз чуть не погиб. После одного из контактов его кто-то из спрашивающих предложил искупаться в этой реке, хотя он до этого объяснял, что это нельзя, монахи запрещают. Ты не слушай монахов, бери, да нырни. И он решил рискнуть, он поверил этим. Он воспринимал, маленький был, ещё жёнами считали его. Ну, это эти, наши контакты говорю, вот. И он воспринимал достаточно серьёзно так принимал. И вот он решил, что они плохого же ему не сделают. Плохого ничего ему не посоветуют. И он попытался нырнуть. А монахи его вытащили оттуда конечно, ну, спасли его. Потому что вода эта имеет такое свойство, когда ты ложишься, она захватывает тебя всего. Ну, ко мне это не относится, потому что я не тону, правда, я ложиться не пробовал, честно говоря. И поэтому это считается табу у них некое — ложиться в эту воду. Вот.

(Харитонов) — А здесь ему как бы посоветовали это сделать. И он тогда очень сильно разочаровался в этом, ну, в голосах, и он перестал им верить. И он себя стал вести с ними так же, как знаешь вот. Они ведут себя с ним как с ребёнком, он им в ответ так же как с ребёнком. Т. е. вот это вот, к сожалению, был такой эффект, да. Но к сожалению такой же эффект бы и с Сергеем Ивановым. Но здесь он не поверил. В принципе, начали рассказывать про Волжский, вы не знаете такой город Волжский. И честно говоря, со стороны я думал, а почему он должен знать Волжский, если его не существовало в те времена-то. Он никак не мог знать о Сталинграде, пытались там говорить, Волгоград, Сталинград. Но если это было до революции, какой это мог быть Сталинград? Но он это всё воспринимал как бы сперва, а потом он не видел подтверждений. Потому что когда он после этого контакта Сталинград, там, Волжский, он пошёл в библиотеку, нашёл карту, он не смог найти этих городов вообще. Не было таких городов, ни Сталинград, ну сами понимаете. Ни Волжский, не было таких городов. И он засомневался в этом. Тем более это происходило в тот момент, для него очень тяжёлый момент, когда он, перед смертью это, как бы так. И вдруг такие вот вещи. Естественно, он очень сильно разочаровался в собеседниках. И он перестал им в какой-то мере доверять. Иногда он их просто как бы ставил им ловушки какие-то ставил, знаешь вот. Ну, я не могу пример вспомнить, но такие вот, чтобы узнать. Он хотел понять, что если вы из будущего, вы должны понять, что в данном случае я соврал что-то. Но вы этого не видите, вы этого не слышите, значит, вы обманщики. То, что он не верил в то, что, как говорится, спрашивающие из будущего. Он перестал верить, потому что они очень путано всё говорили, один говорит одно, другой говорит другое. И он как-то. Ну представляешь, перед смертью он стал слышать голоса. Естественно, он принимает их за спасителей, ещё что-то. А здесь они начинают друг друга тараторить, перебивать. Он был очень такой шокирован на самом деле, ну это оставило след.

(Харитонов) — Но дело в том, что получилось потом так, что <…> сеанс <…> что он слышал голоса, ну этих, когда умирал. И его это сильно заинтересовало, и он решил познакомить с одной мадам. Я не помню, я помню, что её называли так — мадам, и дальше какое-то имя. Вот. Такая вдова какого-то купца, и она устраивала спиритические сеансы. И он решил, Андрей решил познакомить его с нею, чтобы типа вот. И тогда эти вот, когда стали приглашать его на эти спиритические сеансы, но ничего не происходило. И он просто решил, как говорится, пошутить. Но эта шутка переросла, довольно-таки сильно переросла, он уже понимал, что здесь надо как-то остановиться. Но беда в том, что он боялся, как это остановиться, как бы да. Но в один прекрасный день он увидел записи. Там одна дивчина вела запись, довольно подробно так. <…> описывал. И он вдруг увидел… А он-то помнит, о чём он говорил. И здесь… Сперва ему это нравилось, Петра Первого, там, ещё кого-то. Его единственное что удивляло, почему не спросят обычного какого-нибудь работягу, какого-нибудь крестьянина. Почему нужно было именно Петра Первого или знаменитостей, а обычные люди, почему? Они же порой больше знают. Ну, всех интересовали знаменитости, Наполеон, Александр, там. И вот он за них говорил. И здесь он вдруг видит эту запись, увидел, что как-то не то. И он попросил её дать почитать. Она ему дала почитать, и он такое в шоке, он понимает, что там записано всё то, что он не говорил по его памяти, абсолютно. Он прекрасно помнит, что <…> Первым там, а здесь совершенно всё иное. Совершенно всё не то. И он очень сильно перепугался. Он пытался убедиться, что она не сочиняет. И естественно, он пытался спросить у других, убедиться, правда ли вот это было, потому что он помнит совершенно иное абсолютно. Вот. Оказалось, что правда. Он был очень такой, очень сильно испуганный, очень сильно испугался. А тут снова появились эти голоса. И он такой, вообще он понял, что он сходит с ума, как бы в его понятии. Ну тут <…> Андрей, горячий парень, как говорится, он всё мечтал изменить мир. Вот. Изменить мир. И вот он начал Сергея: «Да ты чё, мы мир весь перевернём. Мы такое здесь устроим, ты чё. Мы все эти вещи сейчас отправим учёным, историкам. Ты представляешь, какую революцию сделаешь, это всё. И мы с тобой заживём по-человечески», как говорится, такой вот. <…> испугало очень сильно. Вот, а тут ещё голоса стали ему рассказывать, что он там погибнет в каком-то там году, то да сё. Ну в общем… А я не знаю, зачем я про Сергея, как я умудрился до Сергея дойти? Вообще-то другой вопрос был. <…>

(Сидоров) — Давайте закругляться либо отвечать на домашнее задание, уже около трёх часов общаемся.

(Харитонов) — Домашнее задание. А у вас кто-то спрашивал про домашнее задание? Сейчас?

(Сидоров) — Ну пока нет. Но, может быть, Ильватана не хватает, мы тогда втроём были, может быть, он должен был присутствовать.

(Далее обсуждение контактов)

2022.01.09

Добро пожаловать на сайт Иные!

Как сообщить?