1997.01.05-2
(Отвечающие: Мабу, Глеб)
— …существует взаимодействие. Ну всмотритесь, как она действует на вас. Астрология — это всего лишь адвокат, который защищает ваш характер, каким бы он ни был: скверным или хорошим. Вы нашли виновника вашего характера, ну, а значит, и судьбы. Иначе, если пожнёшь характер — пожнёшь и судьбу. «Звёзды виноваты! Звёзды попутали!» А нет, попутал вас чёрт. Всё-таки у вас остались боги, но только из множества богов осталось два: Дьявол и Бог, чёрный и светлый. Так проще, когда есть только два цвета. А когда-то их было множество. В зарождении Земли, в зарождении вашей цивилизации было множество-множество богов: и Бог камня, и причём чуть ли не у каждого камня свой Бог, и Бог ручья, и Бог реки, и Бог облака. И представляете, как трудно потом из этого количества богов выбрать того, который был более внимателен к вам? Представьте, каково ваше состояние, если вам нужна помощь Бога, а вот какого Бога, вы не знаете: того или другого? Вы подойдёте к одному Богу, к одному камню, помолитесь ему. Потом ночью вы проснётесь и подумаете: нет, этот Бог был занят или ещё что-нибудь, найдёте ему оправдание, пойдёте, поищете другого «Божка» (Бога). Сложновато, не правда ли? А как быть бедному шаману, чтобы угодить вам? Ему надо, бедному, догадаться какому же Богу вы больше доверяете. Сложно, не правда ли? Тогда постепенно стали убираться эти боги, чтобы было поменьше путаницы. Их становилось всё меньше и меньше, и наконец, их стало двенадцать. Вроде как полегче. Этим двенадцати вы дали имена, совпадающие с временами года, чтобы: «Ага, сегодня какое число? А какой сегодня месяц? Ага, значит, вот этот божок…» А вы вспомните, что все ваши звёзды когда-то носили, да и носят сейчас, имена богов.
(Васильева) — Ну да.— Но на всякий случай вы оставили Млечный Путь, а то вдруг опять придётся вернуть множество. Но двенадцать — это тоже много, надо поставить вождя и над ними. И как вы думаете, кого вы выбрали вождём?
(Васильева) — Ну, год такого-то, год сякого-то. Это тоже так, наверно, двенадцать лет?— О нет! Это тоже Бог. Но самый главный Бог, в вашем понятии, в звёздном плане — это полярная звезда.
(Васильева) — А-а.— А когда-то говорили вам о полярной звезде, что это двойник вашего Солнца. А вот смотрите, если мы переместимся, скажем, на Марс, будет ли та же самая полярная звезда или нет?
(Васильева) — Да нет, наверно.— Нет, ибо относительно её будет другая неподвижная звезда. Значит, у марсиан другая полярная звезда, а значит, и другие боги?
(Васильева) — Да.— Не очень. Разница небольшая.
(Васильева) — Ну, мы же в одной солнечной системе. В принципе, да.— Тогда чему же вы удивляетесь, когда вы на Марсе находите пирамиды? Пойдёмте дальше. Итак, мы пришли к тому, что существует теперь только два бога, осуществляющие «чёрное» или «светлое». А теперь мы пытаемся заговорить о Едином, содержащем и это «чёрное» и это «белое». Попытка чего?
(Белимов) — Примирения.— Примирения? А вы сейчас замечаете примирение? Или, может быть, наоборот — сейчас идёт сила раздора?
(Белимов) — Да, раздор во всём.— И простите, одна религия противоречит другой, но хотя говорит практически об одном и том же Боге. Почему одна и та же фраза, а слышится по-разному? (Срыв.)
— …почему-то инопланетный корабль. По другой версии, это два инопланетных корабля воевали между собой. Есть и третья версия, когда был заброшен зонд. А ещё по одной версии добавляется, что нет, это сама Земля извергла зонд. Вот какие интересные противоположности. Или: «К нам прилетели… От нас улетали…» А может, это всего лишь только скопление газов? А может, это просто метеорит? А может быть… а сейчас мы находим подтверждение, что над этим районом как раз находится геологический разлом. А это значит, что была самая обыкновенная подземная молния. Во как!.. (Срыв.)
— Земля дышит и тоже имеет пульс. Одно это уже говорит, что земля жива, хотя мы её не воспринимаем. В нашем понятии жизнь — это обязательно то, что может родить саму себя. Живое — значит, может родить, создать саму себя. Почему и машины в принципе-то не живые, потому что они не могут создавать себя. Но что интересно… тогда непонятно, получается так, что мы, люди, создаём подобно себе детей, людей, но эти же люди создают и машины. Живое рождает мёртвое?
(Белимов) — Мы подозреваем, что машины не совсем мёртвые.— А мёртвое может родить живое?
(Васильева) — Нет.— Нет, а земля мертва, слово «земля» мы пишем с маленькой буквы.
(Васильева) — Да нет, если мы подразумеваем планету, то пишем с большой, а если имеем в виду её почву, то пишем с маленькой.— Значит, всё-таки, где-то подспудно мы подтверждаем, что Земля жива? Итак, иные планеты мы пишем с большой буквы, а когда мы напишем о каком-то предмете, пусть о машине, подразумевая красивую машину, мы пишем её с большой буквы?
(Васильева) — Нет.— Пишем, как же?
(Белимов) — Мерседес… название, конечно, пишем.— Ну и что? Это докажет, что Земля живая? Это говорит только о том, что мы дали имя и не больше.
(Васильева) — Ну да.— Ну мы же сказали, что не может мёртвое родить живое. А Земля всё-таки рождает вас.
(Васильева) — Да, на Земле всё живое — значит, она живая.— И тогда получается, что Земля с помощью нас родила и машины?
(Васильева) — Ну да.— Значит, тогда и машины живые?
(Васильева) — Выходит так.— А есть характер у них? Есть ли характер у предмета?
(Васильева) — Наверно, есть.
(Петрова) — Да, есть, конечно. У каждой машины свой характер.— Ну почему у одних машины простаивают годами и на ней не могут ездить, потому что она часто ломается? Другие не ухаживают за этой машиной, а она служит.
(Белимов) — Возможно, отношение людей к машине меняет…— Ну подождите! Но как же так, человек всю жизнь ковыряется с этой машиной, а она у него всё-таки не ездит? Он вроде бы больше с ней возится, больше её любит. А человек, который не обращает внимания к машине, для него она всего лишь только предмет, который можно использовать, и она почему-то не ломается. На месте той машины стоило бы обидеться. (Срыв.)
— Мы проходим как бы школу, как бы заранее обучаемся, и нас готовят к любым неожиданностям. И мы, хотя и принято почему-то, что дети знают будущее своё — нет, они знают только всего лишь ход, план будущих событий, но не сами события. И встреча с себе подобными — это просто обмен знаниями. И бывает, где-то в уголочке перешёптываются, потому что каждого учат по-своему, относительно его будущей линии. А иногда всё-таки хочется знать больше — авось пригодится. И вот с кем-нибудь разговариваешь, которого ты никогда здесь не сможешь увидеть, потому что он может родиться только через 1000 лет, а не сейчас, и с ним интересно вести беседу и делиться секретами. И хотя об этом «высшие» знают и не разрешают делать это, но и не мешают: они делают вид, что этого не замечают. И вот всегда было интересно, почему это является запретом и в то же время никогда ещё ни разу за это не был наказан? Хотя это строжайший запрет, а всё строжайшее всегда почему-то хочется попробовать. И когда приносят камень, которым станешь ты, и этот камень, пройдя туннель жизни и смерти, превратится в эмбрион, камень, который содержит всю информацию о тебе, и ты вдруг видишь в нём и то, что взял вне закона, то, что, можно сказать, украл у другого. И никто никогда не наказывал за это, и даже не упоминал о том. А мы говорим как о высших силах, могущественных силах, которые очень… (Срыв.)
— Красный цвет ассоциируется… Сперва всегда была ассоциация — жизнь, с тех времён, когда человек впервые увидел свою кровь. И он понял, что благодаря этой крови, благодаря её потере, приходит смерть. Но вначале он не ассоциировал это со смертью, а с тем, что эта кровь даёт ему жизнь, и красный цвет являлся символом жизни. Воду же боялся всегда. Вода — синий цвет. Изначально синий цвет являлся холодностью и признаком смерти. И что интересно, красный цвет постепенно стал превращаться в символ смерти.
(Васильева) — Да.— Понимаете, как менялся характер человека, чтобы символ жизни превратить в символ смерти. И чтобы синий цвет уже, наоборот, ассоциировать с символом жизни. Ну хорошо, синий цвет — он более-менее понятен, потому что мы постепенно стали осваивать…
(Петрова) — Воду.— И добывать оттуда пищу, которая для многих являлась единственной пищей. Ну как объяснить красный цвет? Почему жёлтый цвет у нас всегда был разочарованием и несчастьем? Потому что он более был близок к красному.
(Васильева) — Ну почему, а Солнце же?..— Ещё немножко и он будет красным: ему что-то не хватает. А Солнце? А Солнце — оно изменчиво, оно есть, и нет его, есть день, и есть ночь. И пока мы не знаем, когда наступит день, пока не знаем, когда будет ночь, когда у нас ещё не создан календарь… И мы не можем отмерять время. Для нас оно столь изменчиво и столь обманчиво… И потому мы чаще назначали время свиданий на заходе Солнца. И что такое заход Солнца? Он столь изменчив, что, будучи на вершине, захода ещё нет, а будучи внизу, заход уже произошёл. И представьте, вы приходите на свидание, и не встречаетесь, каково разочарование? И обвиняете Солнце… (Срыв.)
— И если ты знаешь, что приходит время, и ты должен прийти, то собираются твои лучшие друзья, и совершается печальный ритуал. Он очень печален, очень похож на будущие похороны, которые ещё будут когда-то. И хотя все прекрасно знают, что это всего лишь только временно и через какое-то время всё вернётся, но если твой друг родится только через тысячу лет, и ты никогда его не увидишь — это очень печально. Когда ты приходишь и становишься тем камнем, то эта печаль остаётся в тебе. И когда ты приходишь в лоно, и когда ты видишь, что будущей матери это прибавило волнения, а чаще, к сожалению, это неожиданность, и порой для многих печальная. И когда ты чувствуешь эту печаль, когда ты чувствуешь, что идёт речь о твоей судьбе и ты не можешь ничем помочь себе, и когда ты со страхом ждёшь когда будешь разорван на части… (Срыв.)
— …мир нерождённых назвал «Ракши». Он просто совместил бога Шиву-разрушителя и созвездие Рака, и получилось — мир Ракши. (Срыв.)
(Глеб) — …я ещё маленький, чтобы мне говорить на «Вы».
(Белимов) — Хорошо, мы это учтём. Глеб, скажи, ты помнишь?.. почему этот строжайший запрет, этот закон?..(Глеб) — Я ещё не Глеб.
(Белимов) — А кто? Так.(Васильева) — А кто ты?(Глеб) — Пока я никто, пока я не ношу имени. Имя будет дано только…
(Васильева) — Когда ты родишься.(Глеб) — Нет, оно даётся раньше, оно даётся матерью. И мать, мечтая о ребёнке, уже даёт и имя. И хотя отец с матерью решают, что имя дали они, но всё-таки нет. Ведь что-то же натолкнуло их на это имя. А бывают имена двойственные, бывает так, что имя, данное в детстве, потом меняется. А бывают очень противные имена. Родится ребёнок, а у него имя очень-очень нехорошее. И когда он становится взрослым, он меняет это имя. Ну почему родители дали ему такое имя, такое плохое?
(Белимов) — Да, «ИндУстрия» там какая-нибудь или «СталИна».(Глеб) — И понимаете, ведь имя — это звук, а мы очень чувствительны к звукам. И к нам ближе относятся те слова в Библии. Помните?
(Васильева) — «Вначале было слово. И слово было…» (Бог)(Глеб) — И сейчас я не могу содержать никакого имени. Имя будет дано только тогда, когда уже будет начертана моя судьба. А сейчас же я свободен и проходит время моего обучения. Я ещё не знаю, где буду и буду ли вообще. Я не знаю своего имени, не знаю своего будущего, не знаю ни малейшего. И есть многие подобные мне. Многие с сожалением узнают о своём имени. Другие ждут его с нетерпением, и стараются обмануть и прийти раньше времени. Это бывает очень редко. Очень редко, когда открывается канал, и вот этот «заяц» приходит не в своё рождение. Но тогда ему обеспечена жестокая казнь — вы называете это абортом. Но чаще всего — выкидыш, потому что закрывается канал, и он, не имея поддержки, погибает. И многие женщины, мечтая о ребёнке, открывают эти каналы, и обязательно кто-нибудь попадает в него. Но всё это кончается печально, и тогда женщина клянёт судьбу. Она может иметь множество, как вы говорите, выкидышей, а для нас это слово одно из самых страшных. У вас страшное — это самоубийца, а у нас страшное и это, ибо аборт — мы жертвы убийц.
(Васильева) — А как же тогда женщина должна рожать, если не… Почему женщина не должна мечтать о ребёнке?(Глеб) — Нет, мечтать-то должна, но поймите, иногда вы хотите в мечтах больше, чем можете.
(Васильева) — Ведь, практически каждая женщина может иметь детей.(Глеб) — А прошлая жизнь? Что она сделала в прошлой жизни? Она отказалась от детей, она убила их. И вы хотите, чтобы всё повторилось снова? И что же? Будет повторение, будет. И самым жестоким будет не для женщины, а для ребёнка, ибо он обманулся.
(Васильева) — А всё-таки, почему так много абортов делают женщины?(Глеб) — Почему? Потому что вы больше хотите телом, и всё. А ваши тела умеют открывать.
(Васильева) — Умеют?(Глеб) — Умеют. Для того и созданы вы, для того и создано у вас всё, чтобы открыть эти каналы, чтобы продолжить жизнь. Открылся канал, и был пойман ребёнок в ваши сети. Но вы же не хотели его, вы просто играли в любовь… (Срыв.)
(далее идёт обсуждение сеанса) (Обрыв.)
— …кем-то стать, но только не самим собой. Нам понравился какой-то артист, и мы начинаем ему подражать: или любимые его словечки, или стараемся одеться под него.
(Васильева) — Да, человек этим страдает, как обезьяна.— Хуже.
(Васильева) — Даже хуже?— Обезьяна просто мечтает стать человеком, а вот вы-то как раз чаще мечтаете стать обезьяной. Обезьяне проще: гораздо меньше проблем, делай что хочешь, да и жизнь у неё кажется весёлой. «Каков лентяй!»
(Васильева) — Мы вас слушаем. (Срыв.) (Обрыв.)— …чтобы не спрятать себя, а наоборот, дать себе волю исполнить свою мечту. В душе вы весёлый человек. Но все обстоятельства заставляют вас грустить. Что вы делаете? «Да наплевать на всё!» — и одели маску. И начинаете хихикать невпопад, начинаете играть с самим собой — поднимаете себе настроение. Надолго, правда, это не хватает, но всё-таки кое-что остаётся. И заметьте, множество профессиональных клоунов вообще-то очень грустные люди.
(Васильева) — Да.— Отчего? Оттого, что они устают смеяться на арене или на сцене? А представьте сатирика, если бы он был такой весёлый и жизнерадостный, вряд ли бы он создал какую-нибудь сатиру. Он бы просто из-за своей радости не заметил бы ничего плохого.
(Васильева) — Т. е. выходит как? Если человек действительно радуется жизни и живёт — значит, он ничего такого и не сделает, так сказать?— Какие крайности! Ну почему же? Мы просто говорим, что имидж не всегда совпадает с внутренним содержанием. На то он и имидж.
(Васильева) — А-а, ну да, конечно.- «…Создание своего места в обществе, в окружающей среде», — как вы в последнее время любите говорить. Итак, сатирик, на то он и сатирик, чтобы замечать все ваши огрехи. А чтобы заметить, надо обладать естественно большим чувством юмора, но в это время замечаний, не юморить, иначе было бы незаметно. (Срыв.)
(Глеб) — «…А как же вы общаетесь, если у вас нет имён?» — Вы знаете, это здесь привыкли по имени, и то не всегда. Чаще мы стараемся обезличить человека, мы не называем его по имени, а если и приходится, то называем его на «Вы», фамильярно. Когда мы недовольны начальником, мы всегда обращаемся к нему очень вежливо, показательно вежливо. И… (Срыв.)
— …и вы, обладая большим чувством юмора, умудряетесь и всплакнуть, и в ваших юморесках можно заметить очень большую грусть. А иногда бывает, наоборот — человек очень грустный, но его грусть приводит нас к смеху, то ли он грустит не естественно, то ли ещё что-то, то ли заботы его… (Срыв.)
(Васильева) — …Но не стоит этого делать, да?(Глеб) — Нет, почему? Просто вы тогда постарайтесь удержать…
(Васильева) — Вас?(Глеб) — Я ещё маленький, чтобы называть меня на «Вы».
(Петрова) — Хорошо, «ты».(Васильева) — Скажи, почему ты к нам попал? Можешь это сказать?(Глеб) — Нет, я не знаю, почему. Это может знать несущий имя. У меня его ещё нет, но вы назвали меня Глебом, значит, я буду им…
(Васильева) — Да?(Глеб) — …или был.
(Васильева) — Да, может быть, потому что мы с мальчиком таким общались… поэтому перепутали, наверно. Ну не перепутали, а думали, что это он. Ну, может быть, это он и есть.(Глеб) — Я не знаю. Когда мы проходим обучение, то мы, конечно, проходим все жизни заново. Но мы обходимся без имён, даже когда смотрим, как вы говорите, кино, — имён нет. Если хотите, пусть это будет «немое кино». Но нет, это совершенно не немое кино, потому что мы обучаемся чувствам. А слова не нужны, потому что слова, чаще всего, несут ложь. И очень печально, что потом когда-то и я, получив имя, буду говорить слова и они тоже будут нести ложь. А пока мы проходим обучение и учимся не лгать или хотя бы замечать ложь. И вот когда мы научимся тому, то тогда мы родимся, но имя будет дано уже нами.
(Васильева) — Вы сами выбираете, да?(Глеб) — Ну это ещё, наверно, не скоро. А может быть, и да.
(Васильева) — А кто вас обучает?(Глеб) — Мы.
(Петрова) — Ты сам себя обучаешь?(Глеб) — Мы созерцаем божественность и находимся в этом мире, и потому у нас нет учителей. Каждое мгновение, хотя у нас и нет времени, является учителем. Мы учимся, наблюдая за жизнью, и тогда каждый из вас уже учитель. Мы воспринимаем вас не так, как вы: мы не слышим вас словами, мы не видим вас. Но мы…
(Петрова) — Чувствуете?(Глеб) — Мы живём в ваших чувствах, и вы являетесь нашими учителями. А когда нам кто-нибудь понравится, мы пытаемся подсказывать, но нас не всегда слышат. Иногда дают и имя «интуиция». И если этот будущий человек, трижды услышит о себе «интуиция», то, уже рождаясь, он будет обладать этой интуицией, потому что ему было дано имя — вами, учителями.
(Васильева) — Значит…(Глеб) — Нет, имя он будет носить земное, но он будет обладать повышенными способностями, которые вы называете… (Срыв.)
(Глеб) — …назвать нас «третьим глазом».
(Васильева) — Ах, вон как! Но это не так?(Глеб) — Нет, конечно же не только нас. Потому что это бывает всё-таки редко, когда приходишь к будущим родителям, задолго до своего рождения, или даже не в том порядке. Бывает, что учителем является собственная мать, но рожать она будет ученика всего лишь только через, допустим, тысячу лет. За эту тысячу лет, мать, конечно же, забудет учителя (себя) и, естественно, забудет ученика. Ученик же, если не воплотится нигде — он будет помнить. И тогда… (Срыв.)
(Мабу) — …Не знаю. Я прятал сюда.(Васильева) — Прятал?(Мабу) — Да.(Васильева) — А что прятал-то?(Мабу) — А потом посмотрел: нету. Жён тоже не было.(Васильева) — Значит, кто-то…(Мабу) — Кто-то… монахи… Монахи, точно!.. Нет, они не могут, значит, это я спрятал. Ну я же туда прятал!(Васильева) — Может, забыл?(Мабу) — Это ты забыла! Я ничего не забываю!(Васильева) — Опять ты на меня ругаешься, Мабу!(Мабу) — Я не знаю, но почему-то у Пети такие противные жёны… Если бы мои жёны так со мной разговаривали, то я бы их давно палками побил.(Васильева) — А мы Петю палками побили и выгнали.(Мабу) — А я уже говорил Пете, что он балбес. Ну как это так, чтобы жёны палками били?(Васильева) — Ну мы его не били, конечно. Мы просто сказали, что Петя, мы устали.(Мабу) — Вот и пойми. Или забыла или соврала.(Васильева) — Что палками не били?(Мабу) — Ты уже не первый раз говоришь, что бьёшь его палками. Мне его жалко!(Васильева) — Нет, Мабу.(Мабу) — Он похож на моего…(Петрова) — Сына.(Мабу) — Чего?.. Нет.(Васильева) — На соседа?(Мабу) — Да, на старосту.(Петрова) — Его жёны тоже бьют палкой?(Мабу) — Ну я не знаю, бьют они его палкой или нет…(Васильева) — Ну он похож на твоего старосту.(Мабу) — Но нам достаётся.(Васильева) — От него?(Мабу) — Да. А я ему тоже делаю.(Петрова) — Ну а мы тоже ему так же делаем. Нам от него достаётся, а мы ему.(Мабу) — ПотитькА?(Петрова) — Чего? Как?(Мабу) — Ну потитькА?(Петрова) — Мы совсем не поняли.(Мабу) — Ну незаметно!(Петрова) — А-а, исподтишка! Нет, очень даже заметно. Он об этом знает.(Мабу) — Нет, так не интересно. Когда вот сделаешь чего-нибудь, а они потом думают: «Кто бы это мог?» А ты его дразнишь. Он покажет, что это ты, а ты такую невинную рожицу сделаешь: «Да ты что? Я тут ни при чём!» И мне интересно! А он тогда идёт к монахам и жалуется. А на кого жалуется и сам не знает. А монахи тогда над ним смеются, говорят: «В своём стаде…» — дальше не помню.(Петрова) — «сам разбирайся».(Мабу) — Ну вот. А он тогда ещё больше сердится. А я тогда подговорю кого-нибудь, и получается, что монахи вроде бы это сделали. А что он монахам сделает? Ничего. Он тогда бедненький зубами «скрип-скрип», а ничего сделать-то и не может. А я ещё что-нибудь сделаю, и опять монахи у меня вадят.(Петрова) — Ну вредный! Хитренький какой, Мабу!(Мабу) — Чего я вредный-то? Если бы это монахи сказали, я бы поверил, что я вредный. А они говорят…(Петрова) — Ты умный, говорят. Нет?(Мабу) — Нет, забыл.(Петрова) — Сообразительный.(Мабу) — Что-то про овцу.(Васильева) — А-а! «Одна паршивая овца всё стадо испортит». Так что ли?(Мабу) — Нет, ну не помню… про овцу… Ну, в общем, они согласны.(Васильева) — Эх, Мабу, Мабу! Вот так!(Мабу) — Что «вот так»? Я так думаю, монахи… это… ну как её… в общем, умные.(Васильева) — Тоже умные?(Мабу) — Ну, если они нас учат, значит, умные. А раз они говорят… Нет, говорят, конечно, но я же вижу, что они не против, что я так делаю, значит, я тоже умный. И я тогда ещё больше стараюсь. А он вообще вредина — бьёт палками! Даже не спросит за что, начинает бить палками. А я один раз у него палку отобрал и сломал. А он пошёл к монахам. Они взяли меня, побили, но зато и его побили.(Васильева) — Короче, вам обоим досталось.(Мабу) — Ну и что? Ему же тоже досталось.(Васильева) — Вот такой у нас и Петя, видно.(Мабу) — Не Петя!(Васильева) — А кто?.. Ну, который похож на Петю.(Мабу) — Да, староста. А как-то раз он пришёл ко мне, знает паразит, что я голодный, и говорит: «Я тебе дам огня, воды, а ты мне отдашь жену!» — Я ему говорю: «Хорошо!» Пошёл к жене, научил, отдал… Так он мне через два дня и жену вернул, и, короче, в два раза больше принёс.(Васильева) — Мабу умненький стал, да?(Мабу) — Почему стал? Я и был умненький. Я больше вас считать умею.(Васильева) — Ну конечно! Ну-ка, давай, посчитай тогда!(Петрова) — Да, посчитай! Сколько здесь нас находится?(Васильева) — Да не нас, ты вообще посчитай. До скольки ты научился считать?(Мабу) — 1… 2… 3… 5.(Васильева) — Эх, а что же пропустил? После трёх что идёт?(Мабу) — Не путайте! 1… 2… 3… 5.(Васильева) — Нет, пропустил, опять.(Мабу) — 4… и ещё… опять 5.(Васильева) — Да. 1, 2, 3, 4, 5.(Мабу) — Два раза 5?(Васильева) — Один раз!(Мабу) — Ну почему один раз? 1, 2, 3, 5, 4 и опять 5!(Васильева) — Нет, сначала 4 идёт, потом 5.(Петрова) — 1, 2, 3, 4, 5.(Мабу) — Нет, я вас проверял.(Васильева) — (со смехом) А-а, вот хитренький! Он не хочет показаться нам, что неправильно делает, и нас проверял.(Мабу) — Чего это неправильно? Я всё правильно делал! Я и говорю, я знаю, как считать: один, два, три, п-пя… четыре, пять! Вот!(Васильева) — А дальше?(Мабу) — Чего дальше?(Васильева) — Что дальше не знаешь? У тебя только пять жён, что ли?(Мабу) — А дальше… э-э… не придумал.(Васильева) — А мы знаем.(Мабу) — Ну и что?(Васильева) — Шесть!(Мабу) — Чего «шче»?(Васильева) — Шесть дальше.(Мабу) — Ну и что это?(Васильева) — Дальше 4, 5, 6, 7, 8, 9(Мабу) — И-и! Тогда я дальше тоже могу так сказать!(Васильева) — Ну давай, говори!(Мабу) — Вата, дата, дата и саса. Вот!(Васильева) — Ого! А дальше?(Мабу) — Дальше… «бедака».(Васильева) — А ещё дальше?(Мабу) — Э-э… «тенака».(Васильева) — Ну ладно, всё, мы поняли.(Мабу) — Э-э! Больше вас умею! Вот так вот! И не спорьте больше!(Васильева) — Нет, больше не будем, так и быть. У тебя, значит, пять жён, да?(Петрова) — И как они тебе? Не обижают? Или ты их обижаешь?(Мабу) — Это у вас можно обижать, а у нас нельзя. У меня палка есть.(Васильева) — А ты знаешь, что у Пети одна жена, а я не его жена? Я тебе уже говорила, когда ты у меня «Нукак» просил.(Мабу) — Ну и что?(Васильева) — Ну как «ну и что»? Я же не Петина жена! Я одна живу.(Мабу) — Значит, ты обманщица! Тебя надо палкой бить.(Васильева) — Почему?(Мабу) — А потому что ты говорила, что ты Петина жена. Теперь ты говоришь, что уже не Петина жена. Но я Пете скажу, что ты от него отказалась! Вот тогда посмотрим, как он будет… Ишь, ты умная какая! Попробовала бы мне жена сказать, что она мне не жена.(Васильева) — Как же! Я же тебе говорила, ты просто забыл! Ты теперь сам придумал, что я Петина жена, а я теперь виноватая оказалась.(Мабу) — Это когда я придумывал? Какая ты хитрая! Это ты хочешь сказать, что Петя обманул? Он же сказал, что вы его жёны, а вы сказали «да».(Васильева) — Мы так сказали, чтобы легче тебе было. Ну мол, Петины, так Петины.(Мабу) — А чего это мне от этого легче стало? Я что, жениться на тебе буду?(Васильева) — А, может, и женишься на мне!(Мабу) — Нет, ты не красивая: какая-то вся в траве.(Васильева) — В траве? А я траву уберу.(Мабу) — Да?(Васильева) — Да.(Мабу) — Ну и что я буду с тобой делать?(Васильева) — Как что? А что ты со своими жёнами делаешь?(Мабу) — Ну я с ними делаю, когда не сплю?(Васильева) — А когда ты спишь, ничего с ними делать не можешь?(Мабу) — Глупые, я же сплю!(Васильева) — Ну мы же во сне общаемся, разговариваем.(Мабу) — Так я могу разговаривать с тобой и так (вне сна). Зачем мне ещё жениться? Потом кормить тебя ещё, да?(Васильева) — Ну я тогда буду твоей женой во сне.(Мабу) — Да?(Васильева) — Да, а что?(Мабу) — А Петя?(Васильева) — Ну Петя же не мой муж! Я живу одна, у меня мужа нет.(Петрова) — Петя мой муж!(Мабу) — Ну что-то вы совсем запутались. А-а, если вы умеете считать до… до скольки?(Васильева) — До девяти.(Мабу) — Ой, ужас какой! Это у вас девять мужей?(Васильева) — Нет!(Мабу) — Или вы девятая жена?(Васильева) — Нет, мы считаем много, потому что это пригождается в жизни. Мы можем считать…(Мабу) — Подожди, ты меня не обманывай! Вот я беру… я умею считать до пяти. А зачем мне больше, если у меня больше жён нет? Это что же мне лишнюю тарелку… А что такое тарелка?(Васильева) — А почему ты спрашиваешь? Сам сказал и спрашиваешь.(Мабу) — Вы тогда говорили про тарелку. Вы меня учили делать её.(Васильева) — Помнишь, у монахов сосуд был?(Мабу) — Помню.(Васильева) — А тарелка, это тоже сосуд, только из неё едят. И она немного другой формы, чем сосуд.(Мабу) — А зачем мне другая, лишняя тарелка?(Васильева) — Лишняя тарелка, если у тебя жены нет?(Мабу) — Да. Что я буду с ней делать?(Петрова) — В запас.(Васильева) — А сосед придёт в гости, покормишь.(Петрова) — Старосту покормишь.(Мабу) — Чего? Соседа я ещё покормлю, но старосту!.. А сосед со своей тарелкой пусть приходит. А то я ему и кушать буду давать, да ещё и тарелку буду давать.(Васильева) — А как вы ходите в гости? Он тебя зовёт к себе или он тебе приносит кушать?(Мабу) — Кто?(Васильева) — Сосед. Ты же тогда, помнишь, говорил?(Мабу) — Мы ходим в гости друг другу.(Васильева) — Ну?(Мабу) — Ну кушаем.(Васильева) — В гостях.(Мабу) — Да.(Петрова) — А из чего кушаете? Из тарелок же?(Мабу) — Не нравится мне это слово.(Петрова) — Ну ладно.(Мабу) — Ну да, из…(Петрова) — Из мисок.(Мабу) — Чего?(Васильева) — Ну из камня, в котором вы углубление делаете, оттуда вы и едите, да?(Мабу) — Нет, подожди, миса… миса… что-то знакомое…(Васильева) — Миска?(Мабу) — Нет, миса.(Васильева) — Миса? А я не знаю.(Мабу) — А-а! Это у соседа так жену зовут!–
(Петрова) — Миса! Миса!