1997.04.04
(Отвечающий: Своб.сознание)
— …лабиринт, огромный лабиринт… коридоры, комнаты, коридоры, комнаты. Зайдёшь в одну комнату, а там уже нет жизни, — была, и уже нет. В другую заходишь — остались одни развалины, только недавно ушла жизнь. Заходишь в третью, и тут же выходишь, потому что не пускают, там только зарождается. А где-то уже были роды, где-то уже живут пока ещё младенцами. А вот совершенно тёмная комната, но в ней что-то есть, чувствуется что-то живое. Маленький луч света и вдруг неожиданно освещает паука. Паук и змея — они совокупляются.
(Белимов) — Пауки и змеи?— Я спрашиваю: «Почему?» А мне говорят: «Змея — это мудрость, это страшная мудрость. А паук — это силы, силы тёмные силы. Вот и думай!» Мне хочется выйти с этой комнаты. Мудрость зла. Какой ребёнок родится от них?
(Белимов) — Вот в этом смысле «лабиринт» сказано? (Срыв.)— …отрицательный счёт, и чем дальше, тем холоднее, тем всё быстрее я хожу по этому лабиринту. Останавливается счёт, останавливаюсь и я. Вокруг ячейки, ячейки, ячейки — множество ячеек. Все стены из ячеек, но в каждой ячейке что-то живое… было когда-то живым… или живое… Животные, которых ещё не было, но будут. Животные, которые когда-то были, но их уже уничтожили. Весь мир разложен по полочкам в этих стенах. И даже человек и не один, много-много людей и все разные. «Неужели и правда, человек произошёл от обезьяны?.. Нет?.. Но если смотреть по полкам, то ведь это так?.. Нет?.. А вот что-то похожее на человека. И мне говорит что-то, что именно это и есть первочеловек… Но он совершенно непохож на человека, совершенно непохож ни на обезьяну, ни на человека. Он больше всего походит на клубок копошащихся змей… Это не тело, это сущность?! Это сущность человека?! Я не хочу быть человеком!» (Срыв.)
- «…Это очень красиво?! Этого не может быть! Это человек?.. А клубок?.. Тоже человек». (Срыв.)
- «…Я буду?.. Если таким я буду — значит, я когда-то был этим клубком?..» (Срыв.)
— …четвёртый. Маленький такой, тщедушный. Когда он пришёл сюда, он постоянно озирался, боялся удара. Когда-то я спрашивал, и мне учитель говорил, что нет, не они убийцы, убийцу ты ещё увидишь. И вот я вдруг почему-то догадался, что это и есть мой убийца. Но он не мог меня убивать, я даже не знаю его. Я сдружился с ним, если это можно так сказать, а потом выяснилось, что когда-то он написал на меня донос. И когда я у него спросил: «За что ты убил меня?» Он очень удивился и спросил: «Я разве убивал тебя? Да я тебя даже не знаю! Я тебя никогда в глаза не видел! Просто…» А вот что «просто», он не стал рассказывать. И лишь только после, потихонечку я выпытал из него, что да, мы с ним любили одну девушку, и он, даже не видя меня, написал на меня донос. И он не считает это убийством, он считает это проявлением любви. И самое страшное, что с этим человеком я встречаюсь каждую жизнь, и каждую жизнь он убивает меня. Однажды, он убил меня, в другой раз он сделал это чужими руками, а на сей раз, он написал на меня донос. Интересно, какой будет следующий раз?
(Белимов) — Ты не можешь предположить, да?— Мне было восемь лет. Собрались взрослые, моих же друзей не было никого. Праздновали мой День Рождения. Была женщина. И вот как-то уже выпивши, она вдруг разговорилась. И она стала рассказывать, как она пережила блокаду. Все внимательно слушали. А она стопку за стопкой, и всё рассказывала, рассказывала… И потом вдруг она стала рассказывать о детях. Их было пятеро. И был страшный голод. И тогда младшего она отдала на съедение, чтобы выжили другие. Услышав это, они стали возмущаться. Женщина, сгоряча, не заметив возбуждения, стала продолжать рассказывать, но они уже не слушали её. Слушал только я. Я слышал продолжение этой истории, и ей везло только из-за того, что я был ещё маленький и не мог понять, что же это такое. Я не мог ещё рассуждать, как взрослый, хорошо это или плохо, но я почему-то вдруг понял, что было плохо позже: когда её осудили и отправили в Сибирь, а дети оставались умирать без матери. И выжил лишь только один. И вот она пыталась доказать всем за столом, хотя её уже и не слушали, что они убили, они убили их, и что она лишь только зря страдала всю жизнь, она зря просидела эти восемнадцать лет. Она зря потеряла сына, чтобы накормить, для того чтобы потом они умерли всё-таки с голоду, только из-за того, что она не могла… ну просто не могла. (пауза) Но нет, был ещё один слушатель — дядя, друг отца. Он приходил к нам довольно-то часто. Я и так-то его не любил. А в один прекрасный день, когда мы сидели и пили чай, отец сказал: «Ну уж извини, сахар не успели взять!» Он пошутил: «А давай, съедим мальчишку!..» (длинная пауза) Прошло два года. На Пасху, как обычно, мы с мальчишками побежали на кладбище, чтобы пособирать конфет, набрать яиц, просто посмотреть на народ. И вот, проходя по могилкам и собирая конфеты, я вдруг увидел знакомое лицо. Я вгляделся и увидел — тётя Клава, та самая тётя Клава, которая рассказывала о ребёнке. Я почему-то вдруг вспомнил, я вспомнил этот разговор, вспомнил её глаза, вспомнил её слёзы. Но я не мог вспомнить, как зовут мальчишку. Я не знаю, что было со мной. Не знаю. Но я взял гвоздь и накарябал своё имя рядом с её именем. Я почему-то решил, что это будет лучше. Почему? Не знаю. Но такое было.
(Белимов) — Может, подсознательно ты чувствовал, что ты её сын? Первый, которого съели. (Срыв.)- «В следующий раз убежишь из дому, отправим в детский дом. И будешь там жить без родителей, как шпана!» В последнее время я стал это слишком часто слышать. Я лёг и подумал: что в детдоме? Он рядом, можно сходить и узнать. Я собрался рано утром. Я уж не помню, какой был предлог, но я сбежал из дома и направился туда. Я хотел посмотреть, где же я буду жить, если я ещё раз сбегу? Как раз заходила толпа мальчишек, я втесался в них и незаметно прошёл. Детдом меня встретил сразу дракой. Я не стал вмешиваться, я же чужой, просто посмотрел, как дерутся. Постоял в толпе, покричал, как и все «поддай». Но я почему-то старался помочь тому, кто проигрывал. (Срыв.)
(Васильева) — Издалека?(Белимов) — Мы не дали счёт, и это нас беспокоит. Лучше дать его?— Не знаю.
(Васильева) — Нет, пока мне кажется не надо счёта. Ты слышишь издалека?— Да.
(Белимов) — Но это ты?(Васильева) — Да.(Белимов) — Т. е. это не какие-то посторонние «товарищи», да? (Срыв.)(Белимов) — …Что за стена?— Глухая стена, которую очень трудно пробить, очень трудно пройти.
(Васильева) — К нам? Это мы такое ощущение создаём?— Нет, просто стена непонимания.
(Белимов) — Скажи, в этом состоянии ты чувствуешь какие-то возможные крупные изменения в стране и в мире? Есть ли у тебя такое ощущение?— Да.
(Белимов) — И ты веришь тому, что может прийти некое другое Солнце, и Землю перевести в четвёртое измерение? Ты в это веришь?— Нет.
(Белимов) — А у тебя какое ощущение? Это будет, допустим, третья мировая война, разборки политического характера, или природные катаклизмы?— Всё.
(Белимов) — Всё вместе? Надо ли готовиться нам, людям, к этому событию, как-то морально других готовить, или лучше молчать до последнего?— Миллионы лет живёт человек, и не было ещё одного дня, чтобы не было войны. Хотя статисты и говорят, 130 лет — всё это ерунда. Каждый день где-то идёт война, и пока я скажу слово «смерть» — за это время умрёт уже пятеро. Так что, что уж готовиться — мы всегда готовы!
(Белимов) — Ну, третью мировую обещают скоротечной, трёхнедельной, которая, как очищение придёт людям. Конечно, много жертв будет… Ты как это ощущаешь? Будет? Она затронет Россию?— Да, во времена Инквизиции тоже были «костры очищения».
(Белимов) — Россия сразу вступит в эту войну или мы будем вынуждены всё же попозже вступить?— Речь идёт о «мировой»?
(Белимов) — Да, о мировой.— Уже началась война.
(Белимов) — Ну мы её не ощущаем.— И глупо её не видеть.
(Белимов) — Как?(Васильева) — Только глупые её не видят.(Белимов) — Ну она пока словесная такая, угрозами и прочее. Но смерть-то ещё не гуляет по странам.— Целая община уже вымерла, лишь только по своему желанию. Вот этот день и есть начало войны.
(Белимов) — Но действительно ли, что даже будут взорваны атомные бомбы в количестве семи штук?— Воистину стена. (Обрыв.)
(Белимов) — …Правда ли, что Япония будет подвергнута бомбардировке со стороны Китая двумя атомными бомбами? Вроде ничто об этом не говорит. Не знаешь? (Срыв.)— …Я маленький лягушонок, которого очень тщательно препарируют.
(Белимов) — А кто препарирует? Мы, вопросами? (Срыв.)(Белимов) — 1997 год в твоей жизни, в нашей жизни, будет ли как-то особо отмечен? Какими событиями?— Я вижу туннель и множество-множество рабочих, которые готовят туннель к большой работе.
(Белимов) — Он в скалах? Где он? В ином измерении? Немножко подробнее.— Туннель смерти.
(Белимов) — Так. А рабочие как выглядят? В военной форме, в каких-то комбинезонах… (Срыв.)— …Пока будут задаваться такие вопросы, его нельзя будет увидеть. Пока мы будем рассматривать картины, изучать строение и молекулы красок, саму картину мы не увидим. «Комбинезоны»?
(Белимов) — Так.— И всё же я отвечу на этот вопрос. Как вы думаете, в какой форме гуляет смерть по миру?
(Белимов) — Может быть, даже в завлекательной… Может, даже не в страшной. Мы не знаем твёрдо. Но возможно даже…— Умерший сам готовит себе дорогу, он сам и строит этот туннель.
(Васильева) — Каждый из нас.(Белимов) — Но мы же не осознаём этого? Или это всё равно в вину ставится? (Срыв.)(Белимов) — Этот тоннель, связан ли он как-то с лабиринтом? Вот это известная ситуация с лабиринтом, никак не связана?— А что такое лабиринт? Это множество тоннелей. Мы блуждаем по этому лабиринту и выбираем себе подходящий тоннель. Кто-то выбирает смерть полегче — значит, его не устраивают другие туннели, и он сворачивает и шляется по лабиринту, и ищет смерть полегче. А кому-то наплевать, как он умрёт, потому что ему наплевать, как он живёт, поэтому наплевать и на смерть. Он вообще не строит: куда кинет его, туда и пойдёт. Ему всё равно, в какую идти сторону. Ему и лабиринт этот не нужен, ему и туннель не нужен. Просто швырнёт в один из колодцев и всё, и даже строить его не будет. И вот пока будет лететь по этому туннелю, столько ран получит, что и «на том свете» не выживет. А кто-то методично строит туннель, с применением всех своих знаний, наук; кирпичик за кирпичиком аккуратно складывает, швы заделывает, чтобы красиво было. Умереть, так умереть красиво, обязательно с подвигом, чтобы потом много о нём говорили и жалели: «Ах, какой человек умер!» Красивый туннель. Так он и останется потом в этом тоннеле. «Как же уйти от такой красоты? Жить здесь буду!» И не поймёшь, то ли умер, то ли нет.
(Белимов) — Ну это в общих чертах говорится, не конкретно о ком-то? Это просто, может, чья-то судьба так строится, да? не конкретного человека? (пауза) Так… А вот лабиринт, может ли это быть связано с нашим руководителем, его уходом?— Мы всегда мечтаем быть овцой и иметь поводыря, желательно личного.
(Белимов) — Но это везде и принято. Учитель, говорят, есть, и счастлив тот человек, который его хорошо ощущает.— Учитель, но не пастух.
(Белимов) — У кого-то из нас есть учителя? Это можно ощущать? Ты знаешь своего учителя в этом состоянии?— Ваш вопрос — мёртвый вопрос.
(Белимов) — Ну почему же? Некоторые с гордостью рассказывают, что они видят его, могут советоваться, спрашивать его, и, в общем-то, это вызывает где-то и зависть. Потому что я, например, или кто-то другой, как слепцы идём — так ли поступаем, нет ли. Это не просто даётся…— Поэтому и вопросы.
(Белимов) — Ну так тогда бы мы не встречались, если бы нас не волновало это. Да, мы собираемся, чтобы задавать вопросы, немножко шире узнавать. Мир многомерен, наши возможности не раскрыты ещё, и мы бы хотели чуть-чуть расширять. (Обрыв.)— …у занудства очень маленький горизонт, очень мало возможностей. И чем больше мы будем резать, и узнавать, как же это живёт, тем больше мы убьём. Разрежем одного лягушонка — не поняли, разрежем другого - «Ой! Надо уточнить. Давай третьего!» А потом будем кричать: «Я убил сотню лягушек, чтобы узнать, что такое жизнь, и как они живут! Убью и ещё тысячи!»
(Белимов) — А наиболее хороший, правильный путь, это какой? Как нужно было бы поступать?— Когда исчезнут такие вопросы, заданные просто лишь бы быть заданными, — и решаются очень просто.
(Белимов) — Ну мы четвёртый год общаемся, и никак они не исчезают. Может, бесполезно тогда общаться? Или сменить надо кадровый состав? Что лучше?— Измениться.
(Белимов) — Ну уже не получается. Четвёртый год одно и то же — вопросы, желательно, конкретные ответы, и это вызывает недовольство даже у личности нашего Переводчика. Я уж не говорю о других мирах.— Какие вопросы, такие будут и ответы. Задайте вопрос с чувствами, и ответы будут с чувствами. Задайте его сухо — сухость и получите. Зададите формулу, ну что ж, разложим по уму, но другими формулами.
(Белимов) — Хорошо. Вот мне сейчас студенты, девушки жалуются, что работая над нашими диалогами, над нашими текстами, получают заряд каких-то отрицательных эмоций: они беспокоятся, они плохо спят, у них происходят какие-то необычные, ранее не ощущаемые явления. О чём это говорит?— О силе.
(Белимов) — О силе диалогов?— А уж как вы примените силу, в какую сторону, то это уже будут ваши проблемы.
(Белимов) — Но уже есть у них предположение: а не с Сатанинскими ли силами мы разговариваем, если они так плохо себя чувствуют? Что на это ответить?— Повторить один из контактов… Когда приходишь и смотришь на картины, а потом говоришь: «Вампирят!» А кто знает, может, они действительно вампирят только из-за того, что они забрали «чёрное», что они заставили взглянуть на себя, ощутить себя, ощутить эту пустоту, что занимало «чёрное». Тогда это хороший вампиризм. Так, как когда-то раньше делали кровоизлияние. А может, наоборот — за красивыми фразами стоит Сатана? И то и то верно. Ведь когда-то же было сказано: «Ни добру, ни злу, а сила в руках ваших. А куда уж примените…»
(Белимов) — А что посоветовать этим девушкам, студенткам, которые работают?.. Им действительно дискомфортно выслушивать наши беседы. Как защититься? Какая есть защита?— Совесть.
(Белимов) — Так они же посторонние?— Если не любишь себя, не любишь других, то, значит, всё, что не нравится тебе, будет неверно. А если мы будем хвалить и хвалить… и вы будете радоваться: «О! Светлые силы!» Но рано или поздно надоест и это. Нет ни плохого и нет хорошего — есть сила, которая протекает, которая живёт, и которой живёте вы, мы, все. А как уж применять эту силу… А если мы будем искать подвох, если ещё и со стороны будут науськивать, что это Сатана, то, конечно, даже Христос придёт, и его обвинят в Сатанизме, что уже и было. Смотря, с какой точки зрения смотреть. Со стороны Дьявола? Ну что ж, Христос негодяй, за то и распят был по праву. А посмотрите с другой стороны… А простите, под кого подстраиваться? Под вас, вешающихся на кресты? Висите на этих крестах, как груша, представляете, что терпите боли Христа. Под таких вас подстраиваться? Вам петь дифирамбы?
(Белимов) — Нет, где-то в глубине души…— Как маленькие обезьянки, возомнили себя Христами, повесили себя на крест… причастились к Богу.
(Васильева) — Это точно.— Только, пожалуйста, не забудьте, что Христос страдал всё-таки не от физической боли, а от иной! А можете ли вы получить иную боль, вися на этом кресте, среди народа, где восхваляют вас? Под них подстраиваться?! И вот этот, повисевший, потом будет говорить о Сатане: «Это сатанинское, а это нет!» А вы посмотрите, не рога ли у него растут там? И не копытами ли он держался за крест тот?
(Белимов) — Ну, в глубине души мы чувствуем несовершенство человеческой породы…— Несовершенство?
(Белимов) — Да.— Да знаете ли, какие битвы идут на небесах за вас? А вы здесь сидите и ничего не знаете, рассуждаете о высших сферах, рассуждаете о любви, хотя ни разу даже не видели её. Рассуждаете о Боге, хотя даже и обуви от него не видели, следов его не видели. Сидите, рассуждаете здесь… живёте… простите, прохлебаете, а в это время идут Битвы! Сколько поломанных копий? Сколько крыльев сожжённых? И ради вас, ради вас Битвы идут! А вы — слепцы, ничего не видите, ничего не слышите, и рассуждаете о добре и зле. О чём вы рассуждаете? Вы видели добро? Вы видели зло? Что в вашем понятии добро? Когда вам хорошо. А что в вашем понятии зло? Когда вам плохо. Как вы можете говорить, что этот человек плохой, если вы создали этого человека? Как вы можете говорить: «Ах, вождь убил миллионы!»? А не вы ли убивали? А как вы можете говорить: «Я не посылал тебя в Афганистан!»? Очень популярная фраза нынче. Вы не посылали? Вы молчали, как вы говорите, в тряпочку, и молчите сейчас, и ждёте пастуха, ждёте звезды, которая придёт и спасёт вас! Овцы, забившиеся в клетку, и ждут когда выпустят. Придёт добрый дядя и выпустит, накормит вас, напоит и приласкает. Пожалуйста, выйдите из этой клетки! Дороги открыты, и запоров нет на ней! Ваши же запоры! Вы же изнутри закрылись! Никто снаружи не закрывал вас! Вы! Вы! Да побольше запоров понавешали, да чтобы наверняка. А что появилось что-то не так, то, по-вашему, белая ворона — пока, а потом ещё и Сатана. И обвинять, убивать непохожих на себя. Кому восхвалять, если вы даже не жертва? (Срыв.)
- «…Не мы виновны в падении Ангелов! Не мы виновны в их смертях! Не мы виновны в тех Небесных войнах!» Ну так и лгите тогда дальше!
(Белимов) — Так вот как бы мы ни хотели жить дальше и хорошо, мы где-то в душе согласны, что наша человеческая цивилизация несовершенна и, возможно, конец наш неизбежен, и, может быть, заслужен. И мы через вас пытаемся хоть что-то увидеть, понять…— Вот и всё, что было сказано — сказано бесполезно. Уши! Уши забиты у вас! Вы не хотите слышать то, что вам не нравится. Вы увидели одну маленькую звёздочку, а вам говорят, что это всего лишь только лампочка, зачем идёшь на неё? Нет, вы прётесь прямой дорогой, и сметаете всё на пути, что не по вам: «Это моя звезда! Это мой Путь!» А вдруг, что не случись, споткнулись, упали, не дошли — судьба, судьба виновата! Должен же быть кто-то крайний?! А вы кто? Марионетки, болтающиеся на верёвочках, так что ли, получается? А чуть отпустил кто-то верёвочку, дал вам свободу, вы тут же испугались и кричите: «Господи, помоги!»
(Белимов) — Вам хорошо рассуждать, зная больше, чем мы знаем.— Нам хорошо рассуждать? А что вы знаете меньше нас? Вы блуждаете в потёмках?
(Белимов) — Конечно.— В каких? В потёмках своих знаний? В потёмках своего эгоизма? Желаний? Простите, переели немножко, надавило на сердце, а вы принимаете это за возвышенные чувства, и тут же вспоминаете и говорите о Боге, и пишете стихи. Сердцем пишете или тем желудком, которое надавило на это сердце?
(Белимов) — Вот видите, насколько больше знаете, даже пищу воспринимаете уже по-иному. А мы принимаем за вдохновение. И нет, чтобы делиться этой информацией…— Делиться? А как с вами делиться? Как? Если вы тут же взяли огромное сито и просеиваете: «Это моё, это не моё!» И что толку? Что было у вас, то и осталось, остальное выкинули. Сито-то ваше!
(Белимов) — Ну, мы должны осторожно относиться к любым сведениям, а то можно много чего «навешать» в это сито.— Правильно. Взяли душу вашу, заколотили, запрятали поглубже. «Быть, как все! В волчьей стае по-волчьи выть!» Да вы даже и не волки — овцы, которые ждут пастора, когда придёт кто-то извне и поможет. И все беды, что сотворили, сваливаете на других. «Сатана попутал!..», «Господь одарил!..» А нужны ли вы Господу? А нужны ли вы Сатане? Нужны ли вы кому-нибудь ещё, вообще? Вы друг другу-то не нужны! Вы даже не родные друг другу! Вы даже не понимаете не то, что других, родных, себя не понимаете! Себя не знаете! Как вы любите тестироваться, чтобы узнать о себе? Вот воистину глупость! Всмотрись в себя, и узнаешь, кто ты! Нет, надо поглядеть и узнать со стороны.
(Белимов) — Ну это легко объяснимо, потому что мы в сумерках, у нас мозг не охватывает всё.— Да глаза откройте, и будет вам! Только глаза откройте!
(Белимов) — Хорошо, когда у вас открыты, а у нас не очень.— А вы откройте! Откройте! Почему вы говорите, что только так и не иначе? «А если… то, допустим… но всё-таки не иначе…» Легко ли говорить бьющимся за вас, умирающим, погибающим за вас? А вы не видите и не слышите. «Воюют? Да и пусть воюют! Делать им больше нечего! А я буду жить спокойно…» До чего вы дошли? (Срыв.)
(Белимов) — Этот монолог был твой или всё-таки наших доброжелателей?(СвСоз) — Не знаю.
(Белимов) — Вот очень интересно о войнах, которые ведутся где-то за нас, а мы их не ощущаем. Нам ставится это в вину и не хотят ничего рассказать. С какой стороны вОйны? За что борются они? Чтобы нас уничтожить или возвысить? Ты этого сейчас не ощущаешь? Ты знаешь, что за нас где-то ведётся битва?(СвСоз) — Да.
(Белимов) — И кто в основном… Какая сторона побеждает, тёмная или светлая? Делятся ли они на такие структуры, тёмные и светлые?(Васильева) — А как вы думаете? А? Сами, как думаете?(СвСоз) — И знаете, нет ни тёмных ангелов, ни светлых ангелов. Идёт битва ангелов, одни говорят «Убий!», а другие говорят «Сохрани!» Никто не знает, что можете вы натворить, что можете сделать. И потому… (Срыв.)
(СвСоз) — Ушёл.
(Белимов) — Что?(СвСоз) — Ушёл.
(Васильева) — Куда?(СвСоз) — Не знаю. Я только начал фразу… и ушёл.
(Васильева) — Ну ты сейчас осознал это?(СвСоз) — Что?
(Васильева) — Что ты ушёл.(СвСоз) — Да, осознал. Просто почувствовал темноту.
(Белимов) — Ну значит, это, может быть, не та тема, которую следует именно тебе развивать. Хотя нам интересно именно твоё мнение об этой битве. Может, мы подсознательно что-то чувствуем, но именно в таком состоянии, как у тебя, мы можем более конкретно что-то говорить.(Васильева) — Да уже не раз написано и сказано, что Битва за нас идёт. (Срыв.)— …Удивительно, что ещё есть множество, что верят вам, надеются на вас, и сколько мук преодолевают.
(Белимов) — Ну они, может быть, видят, что мы не реализовались, видят в нас большой потенциал?— Пока в вас нет чувств, пока в вас работает только машина ума, о реализации вы можете не говорить ни слова. Бесполезно!
(Белимов) — Но у тех, у кого чувства во всю развиты…— Возьмите швейную машинку. Сколько бы вы ни крутили ей ручек, сколько бы двигателей ни ставили ей, много ли ума у неё будет от этого? Сил, может, и по более. Может и сталь прошить, прострочить, залатать. Но много ли будет от этого толку? А вы же чаще как машина и не больше. Иногда буксуете, иногда идёте в разгон, иногда становитесь на ремонт, но всё равно глупая, бездумная машина. Вы будете говорить, за что оскорбления те? Да хоть этим пробудим. Хоть и плохие, но всё же чувства. Потому что устали вас видеть бесчувственным камнем. Да что камнем? Камень и то более чувствует! А вы забились в норы и сидите, как премудрые караси. Носы повысовывали, унюхали новый запах: «Ах, что это такое?» Тут же запрятали свой нос: «Ой, не дай Бог отравимся!» А потом рассуждаете об этом запахе, и сочиняете, что это могло принести. И чем красивей сочиняете, тем поэтичней, тем романтичней. Да возьмите, выйдите! Вместо того чтобы нюхать, на вкус попробуйте, пощупайте! А нет, лишь только по одному ветерку определяете: «Ах! Это — то, это — это, а это — другое!» И о чём рассуждаете? О запахах и не больше. И даже Бог для вас всего лишь только запах, пришедший извне. А вы тут же спрятались, пишете о нём множество, даже более чем он говорил, и рассуждаете, плох он или хорош, не видя и не слыша его.
(Белимов) — Так вот эта ограниченность… Мы пять органов чувств имеем и, к сожалению, не можем охватить… Нам надо шестое, седьмое чувство, чтобы мы…— Да сколько бы их ни было — десятки — толку от того? Ну и что? Сейчас вы с помощью микроскопа видите микромир. С помощью телескопов — макромир. С помощью других приборов вы можете принимать и излучать множество вибраций. И что? Духовней вы от этого стали? Да больше запаха принимать стали и не более!
(Белимов) — Но нам не хватает иного чувства - «третьего глаза», так, чтобы мы могли…— Чувств вам не хватает? Зачем вам давать ещё «шестые, седьмые, восьмые», если вы этими-то не пользуетесь? Зачем вам нужны чувства? Заметьте, одним словом вы называете чувства: обоняние, зрение, осязание… эти пять. И говоря о любви, вы тоже произносите это слово «чувства». Одно только это уже оскорбит множество. Что, любите вы осязанием? Или, может быть, зрением? Или ушами?
(Белимов) — Вы правы. А вообще, среди человеческих особей, видите ли вы людей, которые живут чувствами?— Когда-нибудь назвали вас «человеческой особью», кто-нибудь извне? Вы себя назвали, вы придумали себе оскорбительные слова.
(Белимов) — Мы строго к себе относимся.— Строго? Да, вы любите поиграть в театр. Вы любите постучать себе в грудь и сказать «я плохой». И как вы говорите, «где-то в глубине души…» — только души ли? Вы осознаёте, что вы хороший, вы тут же себя хвалите про себя: «Вот какой я мудрый, если я признал, что я плохой!» Вы придумали «Дурак никогда не поймёт, что он — дурак!» И если человек говорит, что он дурак, то он уже умный. Хорошее оправдание, не правда ли?
(Белимов) — Ну, может быть. Но если идти по вашей линии и себя всё время унижать, оскорблять, и…— А кто унижает вас? Вы сидите в своей клеточке, бьёте друг друга, а потом кричите, что вас унижают. А вы не унижайтесь, и не будут унижать вас! А вы не возвышайтесь, тогда и падать некуда будет! Совместите всё своё противоречивое, воссоедините! И тогда найдёте себя.
(Белимов) — Мы ищем всю жизнь, хотя уже и не молоды.— А где вы ищете?
(Белимов) — Даже в этих контактах.— Извне? Да поищите в себе! Да плюньте вы на всё! Плюньте на эти контакты! Плюньте на все эти книги, которые всего лишь только для вас инструмент познания и не больше! Если вы не можете превратить эти книги, не можете превратить эти контакты во что-то более, так плюньте на всё это! Это всего лишь только голые знания, не приносящие ничего. И количество никогда не перейдёт в качество — это одна из ваших философских ошибок, оправдание себя. Если вы ничто не можете претворить, зачем вам всё это нужно? (Срыв.)
— …Дёргают, говорите? Ну что ж, давайте оборвём!
(Васильева) — Что?(Белимов) — В каком смысле? (Обрыв.)(Белимов) — У меня ощущение, что это были чужие или наши наиболее резкие критики. (Обрыв.)(СвСоз) — …что-то такое жёлтое с красным вокруг синего. Как бы противоборство идёт, что больше займёт место синего. Красно-синего больше.
(Белимов) — Ну понятно. Это рассудок и, видимо, душевные какие-то наши переживания, и прочее… жёлтое в красном.(СвСоз) — Синего больше.
(Белимов) — Синего больше, да.(СвСоз) — Потом картины видел Кравцовой.
(Белимов) — Кравцова?(СвСоз) — Ольги Кравцовой.
(Белимов) — А, ты ходил… (Обрыв.)(СвСоз) — …Крайний или Крайнева.
(Белимов) — Крайнева, это «Падший Ангел», её недавно выставка там была. Ты про это?(СвСоз) — Да.
(Белимов) — И что там? Что за картины? Какая особенно?.. А, «Битва Миров»! Или нет, «Битва за человека», да?(СвСоз) — Не помню. Помню, что картина.
(Белимов) — Там самая главная картина - «Битва за человека», показано, как ангелы бьются за человека. И ты об этом сегодня нам говорил.(СвСоз) — Ну да, наверно.
(Белимов) — Ты сегодня говорил об этом очень жёстко. Ну не ты, а может быть, наши партнёры.(СвСоз) — Ну как… кубик-рубик, что ли… (Обрыв.)
(Белимов) — А у нас не получается лицо составить по кубику, да?(СвСоз) — Нет, понимаете, когда мы были маленькими, мы держали этот кубик. Всё нормально, лицо было наше, а потом мы начали его крутить, баловаться со своей жизнью, грубо говоря, ну и набаловались. Теперь нам нужно опять это лицо собрать, а не знаем, мы же кубики все попереворачивали.
(Белимов) — Понятно.(СвСоз) — И теперь сидим и никак не соберём.
(Белимов) — Ну в какой-то мере был разговор, что мы себя никак не можем найти, определить кто мы, какие мы на самом деле. Да, был разговор.(СвСоз) — Потом струны, туго натянутые. Потом вроде как обрывается что-то…
(Белимов) — Ого! Это окончание разговора, когда был упрёк, что нас дёргают. Я сказал, что нас дёргают сейчас за струны, и они сказали: «Давайте их оборвём!»(СвСоз) — А потом я в похоронной процессии, что ли, иду…
(Белимов) — Потом? После струн?(СвСоз) — Ну да, наверно. Я точно не могу сказать. Какая-то похоронная процессия, я иду, подхожу и спрашиваю: «Кого хоронят?» Говорят: «Тебя!»
(Белимов) — Эх ты!(СвСоз) — И я потом прихожу… в общем, я куда-то прихожу и ставлю бутылки… «Что за праздник?» Я говорю: «Да не праздник это…»
(Белимов) — Поминки.(СвСоз) — Поминки. «По ком же?» — говорят. «Да я убил себя…» Убил себя или близнеца… ну что-то такое.
(Белимов) — И на этом сеанс закончился?(СвСоз) — Наверно. Не знаю.