2019.03.02
(Отвечающие: Первые, Мабу)
(Харитонов) – Здорово, Миш!
(Моисеенко) – Алло, здравствуй, Ген! Как поживаешь? Что нового, расскажи?
(Харитонов) – Да всё нормально. Я только… тебе вот так, ну в общем опять с давлением. Вот попытался тебе звонить, но как-то не сумел. Не получилось. Не те кнопки нажимал.
(Моисеенко) – Когда у тебя было давление?
(Харитонов) – Да оно и сейчас есть у меня.
(Моисеенко) – А-а.
(Харитонов) – Точнее, наоборот, маленькое давление. У меня телефон, я сейчас держу в руках, так что если будет плохая… ну как его…
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – …с шумами запись… Я просто телефон боюсь потерять.
(Моисеенко) – Угу. Ты лежишь?
(Харитонов) – Нет, я брожу, потому что если буду лежать, так вообще уплыву куда-нибудь. Туда-сюда похожу.
(Моисеенко) – А-а.
(Харитонов) – Говорят, всё-таки нормально, когда низкое давление, то ходишь. Единственное что, что у меня сейчас всё… ну как тебе сказать…
(Моисеенко) – Плывёт?
(Харитонов) – …ну, движется. Нет, не плывёт – там просто в некоторых местах границы плавают, плывут. Я попробовал пройти сквозь стену, и у меня не получилось. (смеётся)
(Моисеенко) – А ты не пробовал, Ген, смотреть на себя в зеркало в этом состоянии?
(Харитонов) – Ой, а я не помню, где у меня сейчас зеркало, если честно.
(Моисеенко) – Потому что, получается, что как бы ты должен видеть множество сменяющихся лиц. Я так полагаю.
(Харитонов) – Ну не знаю.
(Моисеенко) – Ну как маски ты описывал.
(Харитонов) – Я не… А где оно? Я не помню, где у меня зеркало.
(Моисеенко) – Ну может быть там…
(Харитонов) – Нет, не пробовал.
(Моисеенко) – Угу. Ну, расскажи, а ты замерял давление? Сейчас какое у тебя оно, в последний раз?
(Харитонов) – Я помню даже сфотографировал, но я не уверен, что я сфотографировал, но, по-моему, сфотографировал этот тонометр.
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – Вот. Я где-то диктовал-диктовал… Потому что я вывел кнопку диктофона на телефон, чтобы… ну… догадывался, что вдруг не смогу, как набрать.
(Моисеенко) – М-м.
(Харитонов) – И поэтому… А здесь проще, если я телефон держу, жду твоего звонка… Вот. (пауза) Я там тебе диктовал-диктовал…
(Моисеенко) – Ну расс…
(Харитонов) – И ещё…
(Моисеенко) – Угу, рассказывай.
(Харитонов) – …я когда диктовал, я как бы видел восемь дверей. (усмехнулся) А сейчас аж двенадцать, такие белоснежные, свежие такие, прям краской пахнут, такие двери вот. Ну я понимаю, что эти двери ложные, и я их… по-настоящему для меня нет их, но я их вижу. Вижу. Боюсь войти один.
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – Так что, хочешь, попробуем, войдём куда-нибудь? (пауза)
(Моисеенко) – Но если честно, мне совершенно непонятно, что там за ними…
(Харитонов) – Двери.
(Моисеенко) – …Как ты думаешь?
(Харитонов) – А, за ними? Не знаю я. Я же не пробовал.
(Моисеенко) – А…
(Харитонов) – Я пробовал. Что это было, я не знаю. Рассказывал, нет, пробовали там… Владимир предлагал там ногой хлопнуть по двери, но сейчас я этого не хочу. (с усмешкой) Я, если будет закрыто, я не пойду.
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – Вот. А так можно попробовать. Вот сколько их тут, я считал – двенадцать дверей.
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – А было восемь. Прибавилось. (пауза) Вот. Что я могу сказать? Не знаю. Нечего сказать.
(Моисеенко) – А расскажи, знаешь что?.. А вот у тебя есть цветные предметы где-нибудь вокруг?
(Харитонов) – У меня сейчас всё цветное.
(Моисеенко) – А… п…
(Харитонов) – У меня стиральная машинка… у меня стиральная машинка – спереди розовое, а по бокам синее. Хотя она вся полностью белая. Вот. И… и вдруг я так понял, что просто последние вещи стирались женские, и всё, – ассоциация с розовым. Вот. Глупо конечно, но такое ощущение, что я с ней разговаривал, с машинкой. <…> а просто вот как бы она пожаловалась, что ей тесно… Почему тесно? Как тесно? Сколько стоит и не тесно. И я стал смотреть: и правда, там шнур электрический перетирается.
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – Причём, такое место, которое я и не видел бы. Как бы машинка мне пожаловалась. Там уже даже провода оголились.
(Моисеенко) – Машинка пожаловалась, что у неё перетирается где-то внутри?
(Харитонов) – Да, боюсь, что медицина здесь бессильна.
(Моисеенко) – А износ подшипника там не видишь? Большой?
(Харитонов) – Что вижу? А, нет, этого я не вижу, она не жалуется. Да нет, это, видимо, я где-то внутри догадался. Я не думаю, что машинка действительно со мной разговаривает. Я всё-таки ещё не совсем дурак.
(Моисеенко) – Я просто вспомнил, что слепые могут определять цвет по вибрации цвета, не видя его. Как ты думаешь, это возможно?
(Харитонов) – Конечно. Я часто вижу звук, именно как бы цветами.
(Моисеенко) – А цвет вибрации, можешь видеть?
(Харитонов) – Э… могу. Ну не всегда, но могу. Особенно, вот когда в контактах, в сеансах этих, то я вот звук… ну, говорят, а я вижу как бы цвета, причём даже интонации, – любые малейшие интонации вижу. Но, к сожалению, видел и другое: когда люди торопятся куда-то, да? – вот, они создают такое ощущение, вот знаешь, как вот за ними какие-то стрелки такие, больших механических часов таких, да? – и вот всё время на них как бы оглядываются – спеши, спеши! Это вот часто с Белимовым такое было.
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – Я постоянно видел его с этими часами. И я даже слышал, как они тикают. Ну, как бы он поторапливается.
(Моисеенко) – Ага. Ген, скажи, а вот ты меня как-нибудь сейчас определяешь, через звук, или вообще, где я нахожусь? Можешь увидеть?
(Харитонов) – Я вижу жёлтое.
(Моисеенко) – Опять жёлтое. Я всё никак цвет, что ли, не поменяю?
(Харитонов) – Жёлтый цвет, такой насыщенно-жёлтый цвет, а по краям такой… ну как сказать… как берёзовый, наверно, – берёзовый цвет.
(Моисеенко) – Бирюзовый?
(Харитонов) – Бирюзовый, да.
(Моисеенко) – Ага, наверное, начинаю меняться потихоньку.
(Харитонов) – Ну не знаю, я об этом не задумывался.
(Моисеенко) – Ага.
(Харитонов) – Вот. Так-то у меня ничего вроде бы нового нет, ну так, понемножку всё, по чуть-чуть. Ну вот двери только вот что-то, я не знаю… двери-двери. Я тебя как бы звал попробовать войти туда, но… не знаю как.
(Моисеенко) – А ты хочешь войти, посмотреть сейчас?
(Харитонов) – Я, наверное… Было бы неплохо, наверно, войти.
(Моисеенко) – Ну пошли, посмотрим. Правда, я не знаю, я в себе не уверен, что там за ними. Расскажешь. А они все одинаковые, или пронумерованные?
(Харитонов) – Миш, все одинаковые. Вообще ничем не отличаются.
(Моисеенко) – А они просто в ряд, по линейке, или друг за другом?
(Харитонов) – В ряд.
(Моисеенко) – В ряд?
(Харитонов) – Да.
(Моисеенко) – Т.е. ты можешь в любую из них войти, или выбор у тебя есть?
(Харитонов) – Нет, в любую можно войти, наверное.
(Моисеенко) – Слушай, а можно войти, или надо сначала постучаться и спросить, кто там? (пауза)
(Харитонов) – Да нет, наверно, надо постучаться.
(Моисеенко) – Давай попробуй, постучись, и спроси. Кто-нибудь тебе ответит? (пауза) В первую.
(Харитонов) – Я сейчас… А в какую?
(Моисеенко) – Ну по порядку, прям в ближайшую которую. (пауза)
(Харитонов) – Четвёртая. Пойдёт четвёртая? Если слева их считать. (пауза) Пошёл я. (пауза) Она не закрыта. (длинная пауза)
(Моисеенко) – Что там находится?
(Харитонов) – Не знаю, темно, не вижу. (пауза) А-ау!
(Моисеенко) – Темно?
(Харитонов) – Темно.
(Моисеенко) – А ты свет включи!
(Харитонов) – Интересно, где и как?
(Моисеенко) – А выключатель там с правой стороны. (пауза) Нащупай на стене, и попробуй, щёлкни. (пауза)
(Харитонов) – «… Общение с камнем не представляет каких-то серьёзных проблем…» Я радио, что ли, какое-то слышу. Я буду повторять, хорошо?
(Моисеенко) – Давай.
(Харитонов) – Э… «Общение с камнем не представляет каких-то серьёзных проблем. Да, метаболизм у камня очень, и даже очень, замедлен относительно нас. Но его и наши реакции на внешние…» – а, раздражители. «…достаточно быстры, и их проявление на организм будет зависеть от метаболизма. Иными словами, любое тело, независимо от физических параметров, вес, – не путайте вес с <(суммой ошибок)>, – размер и структура, практически мгновенно реагирует на внешнее изменение. А вот видимая электронная ответная реакция будет зависеть от физических параметров и физического состояния. Если к камню приложить раздражитель, например… ну, точечный излучатель вибрации, – пусть будет звуковой, или механический, любой тому подобное, – то мы можем заметить ответную реакцию камня, используя обратную связь – микрофон, датчик вибрации – неважно. Имея возможность изменения частоты, или используя 2-3 и более источника вибрации с различными частотами и модуляциями, можно создать в камне множество вибраций, созданные интерференцией применимых частот».
(Моисеенко) – Ага.
(Харитонов) – «Через определённое время <…> колебания распространяются по всему телу камня. Соприкасающаяся среда камня – воздух, вода, создаёт состояние вибраций. Чем вам не диалог? При этом будет изменена гравитационная постоянная данного предмета, камня, вплоть до изменения поляризации, полярности. Таким способом можно не только изменить вес в большую или меньшую сторону, но и привести предмет, в нашем случае камень, в движение по любым векторам, ибо влияние на гравитационную составляющую тела так же будет изменяться, вибрировать. Если амплитуда колебаний частиц предмета, камня, превысит определённый порог, то произойдёт разрушение, связанное с различностью вибрационно-гравитационных сил каждого элемента. Мы бы хотели применить здесь термин эфира, но вы отказались от данных, <…>. Причина так же в том, что эфир не имеет привычных вам физических параметров. А если быть точнее, теми возможностями соответствующим нормам, не только в проявлении, но и обнаружение воздействие эфир <…>. Мы пока не будем рассматривать <…>. Вам известна формула: общая энергия тела равна его массе, умноженное на квадрат скорости…(света в вакууме)» (пауза) И всё, он ушёл. Чем закончилось?
(Моисеенко) – Ага. Это ты… тебе просто была диктовка какая-то? Магнитофон там или что? (пауза)
(Харитонов) – Я не знаю.
(Моисеенко) – Ген, скажи, а ты можешь в этом состоянии рассказать про такое место у человека на голове, вихор называется – закрученная по спирали волосы? Как оно взаимодействует с пространством?
(Харитонов) – Вихор. Может, это в зеркало пойти поискать?
(Моисеенко) – Это вот на голове у детей, когда они маленькие, волосы видно закручены по спирали у всех людей… на макушке это место. «Еврейчики» на них шапочки надевают, на это место.
(Харитонов) – Родничок.
(Моисеенко) – Да. Не совсем родничок, ещё правее есть закрученные по спирали волосы. И когда я возле… около речки хожу, мошки мелкие столбом стоят, зависают над этим местом, куда бы я не пошевелился, и синхронно со мной двигаются. Т.е. как будто поток энергии входит в это место. (пауза)
(Харитонов) – А как мне… надо увидеть, или кого спросить, или самому? Как мне? Где мне ответ искать? (пауза) Алло!
(Моисеенко) – Да-да-да, я слышу, говори.
(Харитонов) – Где ответ искать? Вихор-вихор. Давай подумаю о нём. (длинная пауза) В круге первом рождение мира, в круге только зарождается смысл, – смысл бытия, первые зачатки чувств, оголённые, неодетые в одежды разумности. И всё же круг – символ бесконечности, – бесконечности, где нет событий, нет мерил, и ещё не созданы константы. И та бесконечность замкнута в себе. Сингулярность – точка, стремящая к нулю. В том нуле спрятаны все миры и вселенные. Центр круга? О нет, ещё не создан круг. Но уже взят циркуль, проколото его иглой будущее пространство. В чьих руках циркуль? Кто будущий творец и созидатель? Ну, может, шаловливый ребёнок хочет нарисовать новый мир, или увиденный, или мудрый географ, создающий новый учебник, или учёный, творящий науку. А может кто-то из вас, сумевший дойти до новых начало времён. Ох, вы скажете, бег по кругу. Да, вы правы. И если считаете, что по кругу, так и есть для вас. Во что верите, в то и вляпаетесь. Или по вере вашей. Каждый из нас, вас, всех не минует круг первый. Кто автором, кто рабом – все являются частичкой круга, и самим кругом. Ибо круг – символ единения. И только автор, творец круга, на великом холсте выделил кусочек холста окружностью, выделил – не разделил. Что заставило его? О чём думал творец? Неведомо вам, неведомо нам. Потому и не можем рисовать. И циркуль заставляет рисовать драму на холсте. (пауза) Миш!
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – Странный ответ на «вихор».
(Моисеенко) – Да.
(Харитонов) – Или я не то слышу.
(Моисеенко) – Это странно относительно. Это к тому же ещё такая связь… значит, потом нужно будет разбирать, повторно прослушивать. Т.е. как будто бы чуть-чуть это… ну, вслушиваться надо. Половину слов непонятно как будто бы.
(Харитонов) – Ну вот видишь как, я же плохо говорю.
(Моисеенко) – Да ничего страшного, говори! Кому надо, разберётся. Не переживай!
(Харитонов) – Если… а, ну это повторять?
(Моисеенко) – Ген, а вот про сон ты хотел…
(Харитонов) – «Если рисовать красками чёрными, станет круг тюрьмой. Будет давить своей замкнутостью, непреодолимыми стенами. Ход времени определяет нашу взрослость, – время, а не могущество опыта и знания. Мы растём, но не растёт круг наш. И придёт время, станет тесен нам, и примем его за оковы. И будем пытаться разорвать круг силою, – любой, лишь бы сил побольше, да помощней. И в последний миг успеем оправдать себя». (пауза) Слушай, можно я в другую какую-нибудь дверь пойду, а? Как ты?..
(Моисеенко) – Давай. Давай, Ген, выходи, и в следующую заходи. Постучи сначала. Спроси, можно войти! (пауза)
(Харитонов) – Странно. Такое ощущение, что я уже в другой комнате, хотя я никуда не выходил и не заходил вроде бы. Слушаю что-то… Ну ладно. Не знаю, что сказать.
(Моисеенко) – Что там видишь? Темно или светло? Что там есть?
(Харитонов) – Там кто-то поёт.
(Моисеенко) – Поёт? А можешь услышать, что за песня?
(Харитонов) – А я сейчас подойду.
(Моисеенко) – А играет на музыкальных инструментах, или только поёт?
(Харитонов) – Нет, просто поёт.
(Моисеенко) – Женщина, мужчина?
(Харитонов) – Мужчина. Сейчас, сейчас я. (длинная пауза) «Я рисую дорогу…» а, подожди… «Я рисую мир, я рисую круг, в нём война и недуг. Я его боюсь, но меня друзья зовут…» Голос знакомый.
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – Хе-хе, это Мабу!!! (смеётся) Это мне полегче стало. Его я не боюсь.
(Моисеенко) – Угу. Мабу, привет! Ты меня слышишь? (пауза)
(Харитонов) – А? А ну скажи ещё раз.
(Моисеенко) – Мабу, привет! Ты меня слышишь?
(Харитонов) – Да. Конечно.
(Моисеенко) – Скажи, пожалуйста, ты помнишь про рисунок, который ты нарисовал во времени?
(Харитонов) – Нет.
(Моисеенко) – Не помнишь? Ты же круг в круге… как кружочки нарисовал, и оставил для нас напоминание.
(Харитонов) – Нет, Мабу, это он спрашивает, – не я. Хотя нет, я тебя просил… А, я ещё не просил? Нет, ещё не просили.
(Моисеенко) – А, это, наверное, немножко в другом времени находишься ты, да? Т.е. не тебя просили мы. (пауза) Угадал?
(Харитонов) – Я не знаю. Мабу, я тебя… Не просил.
(Моисеенко) – А… Мабу, я правильно понимаю, что с тобой можно поговорить сейчас, как со взрослым, что ты сейчас не ребёнок, что ты умный. И можно поменять, чтобы ты поменял маску, и разговаривал со мной, как со взрослым?
(Харитонов) – Да. Он говорит, что он может рисовать.
(Моисеенко) – Он может рисовать?
(Харитонов) – Да.
(Моисеенко) – Угу. А может он нарисовать какие-нибудь цифры?
(Харитонов) – Нет, он рисует людей. <…> может рисовать.
(Моисеенко) – А меня может на… он меня видит? Если видит, может нарисовать?
(Харитонов) – Мабу, ты можешь нарисовать? (пауза) Может.
(Моисеенко) – Может?
(Харитонов) – Только он говорит, что он будет рисовать и петь про то, что рисует.
(Моисеенко) – О, давай.
(Харитонов) – Слышь, Мабу. (пауза) «Я прячу уголёк – боюсь, отберёт. Схватит за руку, в музей отведёт. Где уже нарисованы все картинки – мои, другие. Запрёт на все запоры, и скажет, выбирай любые. Зачем рисовать, уже всё есть, и только фокусируй. Неужели старый вождь научился вселяться в тела молодых? Я рисую мир, в каждом частичка моя» вот, так вот получилось. А Белимова, можешь Белимова, Мабу? Не знаешь? (пауза) Ну хорошо. «Вот старый вождь – он не жил – бежал, спешил. Как старый счетовод, считал, писал, себя искал. И не поверив в себя, устал. Судьба не зла и не добра, но дала шанс, замкнув уста. Я прячусь в слезах его жены, в его боли разочарований, и радостен в его друзьях, пусть редко, но приходящих». Ты, Мабу, знаешь, что он болеет? Ты всё знаешь? А почему ты не знаешь тогда… а, что я буду спрашивать про круги? Ага. А, ты знаешь, что буду спрашивать о Белимове, и ты не будешь говорить, пока я не спрошу. (пауза) А ты про всех можешь рисовать? (пауза) Миш, про кого ещё можно?..
(Моисеенко) – А может он нарисовать человека из Индии, про которого ты знаешь?
(Харитонов) – В смысле, он знает или я?
(Моисеенко) – Ты знаешь, да, образ его, как он видит.
(Харитонов) – Ну, ну я не знаю, ну… ну кого? А, Мабу рисует тех, кто был с ним… а, кто с ним разговаривал. А, ну хорошо. Ольга Васильева. М-м, как тебе объяснить… А, всё, я понял, что ты понял. «А вот она, всегда одна, её разыскивал мальчишка. И я, глупец, помог найти, чтобы он увёл её в начало дня. Ушла, не став моей женой. Пусть будет так, и возродится материнство. В её детях найду единство». (пауза) А Гера? (пауза) А ничего, если я имена буду говорить? Ничего. А, ты понимаешь, про кого я говорю. (пауза) Гера? Ну, давай про Геру.
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – «Он не верил в меня, он не верил в себя. Он выдумал Петю, обокрав самого себя. Когда его рисовал, добавил рога. Уж дюже похож на быка. Он стены построил, нарисовал врата. Чтобы убежать в нарисованные года. Самое трудное, но он сумел – обмануть себя. Я жду его возвращения, даже если он возвращается Петей». Ух. (пауза) Я должен догадаться? А, подожди, я к Мише. Так, Миш, он мне предлагает, чтобы мы сами догадались, кого мы рисуем.
(Моисеенко) – Вот по поводу девушки на бук… её имя на букву «Д» (Динара Саляева), что он думает? Мне кажется, он сейчас какой-то контакт имеет с ней. (пауза) Нет?
(Харитонов) – «Я помню тебя, когда рисовал, так старалась выглядеть красивой. Тогда я сделал три рисунка: на первом рисунке – краса, сестра богов, ведущая меня, не знаю куда, – не успел дорисовать, куда-то спешила кого-то спасти. На рисунке втором рисовал я тебя, в обычном наряде, наполненной своей простотой, маленькой девчонкой. На третьем рисунке… А впрочем, постой! Дорисуй сама, и только на ушко шепну: Спасибо!»
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – А монахи? Мабу! Ты сможешь вот так написать монаха? А? (пауза) «Они всегда любили нас, каждого из нас. И когда мы умирали, встречали нас богами, всегда».
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – Слушай, Миш, кого ещё? А, Мабу – он предлагал, чтобы мы сами догадались. Пусть… пусть может быть… Пусть? Догадались они?
(Моисеенко) – А он тебя пусть нарисует.
(Харитонов) – Мабу, а ты можешь меня рисовать? (пауза) «Я не вижу, много охраны вокруг тебя…» Не выдумывай, Мабу, у меня нет вообще-то врагов. Что, я сам себе <…>? «Родина зовёт тебя. Я бы и тебе нарисовал рога, если бы путал упорство цели с упорством осла. Когда я рисую твоих друзей, тогда рисую твой мир, и рисую тебя в каждой картинке». Слышь, Мабу, а ты себя рисовал? «Конечно, и множество раз». Ну, покажи! Или как? Ну расскажи, покажи! «Я там и не слишком красив, и не слишком уродлив. Начинаю себя разбирать – нудно, себя рисовать трудно».
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – Миш, или мне кажется, или Мабу говорит стихами?
(Моисеенко) – Да, он как будто стихами говорит, и пытается ещё как будто бы напевать их.
(Харитонов) – А? Мабу? «Ты так слышишь. Ваши песни – это ритмы и ритмы, а другие песни вы и не слышите». (пауза) Эх.
(Моисеенко) – А у вас там инженеров нету, к которым можно с техническим вопросом обратиться?
(Харитонов) – Да я не знаю… я вот сейчас как бы с ним разговариваю. Он говорит, что, сможете отгадать? – чтобы он знал хорошо он рисует или нет. (пауза)
(Моисеенко) – Смогу ли я угадать?
(Харитонов) – Ну он не говорит конкретно. Мы вам… как бы мы вам… Вы, говорит, сможете угадать, кого я рисую? (пауза) Ну давай попробуем, Мабу. <…> Попробуем.
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – «Туз черви, не жизнь – казино. Не умеешь выбирать? – учись гадать. Но не стоит ломать свежо отремонтированные двери. Может, стоит постучать, тогда откроют».
(Моисеенко) – Ну это про Во… этого человека на… имя на букву «В» (Владимир Бесфамильный). Он был в Волжском с нами.
(Харитонов) – Так, кто у нас ещё? Вот он ещё что-то рисует. Кого? А! «Я не знал одного переписчика, но он избегал только сложных слов. Я не стало возможным, стирать неугодные картинки. И перед зеркалом себя, разукрашивать тебя». (длинная пауза)
(Моисеенко) – Ну, не знаю.
(Харитонов) – «Вначале признал он монахов, ошибся, подумал о богах. Оказался я не прав. На мой первый вопрос: 'Кто вы?' – позвали, дали уголёк, и сказали: 'Рисуй'. Что рисовать? Я не умею. 'В каждом рисунке увидишь нас, в каждом рисунке нам жить <…>, чужих не бывает. Мы научим тебя видеть и слышать, остальному научишься сам'». (пауза) Я не знаю, что такое начало дня, Мабу. (пауза) А, хорошо, рисуй. (пауза) «Однажды заглянув в начало дня, строгие лица, строгий закон, и думал, не пустят, – пустили, вошёл. Попал в их дом, где новых планет зарождается путь, и новый свет рождённых звёзд, однажды на этих планетах, появятся я, мои друзья. И рисую и… и рисую и…» (Срыв.) (пауза) Ну, всё. Куда-то сбежал Мабу.
(Моисеенко) – А давай попробуем, Ген, в другую дверь зайти. Может быть мне… вот мне бы к инженеру обратиться. Есть технический вопрос. (пауза) Ген, а вот в этом состоянии ты не можешь понять… вот знаешь какую вещь?.. Вот, когда по покрывалу проводишь рукою, или свитер снимаешь, искрение происходит. Вот что происходит в том месте, где искра образуется? Можешь этот момент разло… рассказать? (пауза) Откуда возникает искра от этого процесса? (длинная пауза)
(Харитонов) – Ну, я не знаю. Я сейчас вот куда-нибудь… Ну я не могу сейчас так найти… Или не могу или не пойму. Дело в том, что я пытаюсь сейчас как бы вот гладить… но не понимаю, глажу я или не глажу. Я даже не могу определить, руку я ниже опустил или выше постели.
(Моисеенко) – А-а. Ну вот, например, расчёской по волосам… и оно, бывает, искрит, и… когда помыты волосы, сухие. И вот почему происходит искрение между расчёской и волосами, и статика появляется? Вот этот момент искрения, вот возникновение искры между расчёской и волосами, почему он возникает? Как объяснить этот процесс? Я примерно понимаю, но хотелось бы посмотреть в этот момент, чтоб он был разобран словесно, – точка вот эта, возникновения искры.
(Харитонов) – У кого мне спрашивать? Тут никого нет сейчас, надо куда-то топать. (пауза) Надо, наверно, в другую дверь. Здесь вот был Мабу, но он куда-то исчез, причём, как-то резко исчез. Давай попробую, куда-нибудь ещё пойду.
(Моисеенко) – Ну давай, постучи в другую дверь! Спроси, кто там? Можно войти, спроси?
(Харитонов) – Да я как-то не стучу, – я подхожу, и уже там. Я как-то дверь даже… она такая, иллюзорная, что ли, дверь.
(Моисеенко) – Ага.
(Харитонов) – Вроде как она есть <…>.
(Моисеенко) – Ген, а тебе не кажется, что ты можешь сам обозначить, что будет находиться за этой дверью? Ты должен представить, перед тем, как будешь входить.
(Харитонов) – Да.
(Моисеенко) – Просто, когда будешь входить, представь, что сейчас будет за этой дверью, например… ну кто-то… или что-то… стоять, или какая-то обстановка будет. Может быть ты в мою квартиру попадёшь, и подскажешь, что вот здесь сейчас стоит вокруг меня. (длинная пауза) Ну, рассказывай, что там видишь?
(Харитонов) – Ничего не вижу. Огни как-то вижу где-то далеко, и всё.
(Моисеенко) – Темно? А ты можешь фонарик включить?
(Харитонов) – У меня нет фонарика. Я уже думал об этом. И выключатель я пробовал искать. Я и стены здесь не нашёл.
(Моисеенко) – Ага, а спички есть зажечь?
(Харитонов) – Нет, ничего у меня нету.
(Моисеенко) – Ну если там ничего не видно, может быть…
(Харитонов) – Вот я думаю, на огонёк схожу.
(Моисеенко) – Ну может быть в другую дверь зайти? Э… где…
(Харитонов) – Где <…>.
(Моисеенко) – Море… за этой дверью, там будет море. Попробуй, посмо… зайдёшь, и прямо на песок, и волны будут по ногам. (пауза) Сможешь так?
(Харитонов) – «Море… когда говорят вам о великом океане жизни, где каждый плеск – душа, где гладь нарушена волнением рождения души. Вы видите материю, и в своей душе пытаетесь доказать о её плотности и размерах. И чтобы не обидеть вас – молчит. И в минуты вашего молчания, рождённые усталостью и горем, пытается показать вам мир истинный – мир неразделённый на материю, энергию, на живое и нет». Вот так вот.
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – «Явилось дождём огнивом зеница» Если я правильно слышу, конечно. (пауза) А? Давайте языком полегче? «Ваше Солнце возмужало, решилось опробовать силы свои: узнать, что больше – женского, мужского. Род женский – созидающий. Всё, что создаёт жизнь и преумножается в жизни – род женский. Род мужской – оберегающий, обновляемый, расширяющий. Именно первопроходцы – создатели нового пространства. Любопытство – подарок мужскому от женского. Гордость – подарок мужа женскому началу. И Солнце неразделённое коснулось девы утренней (Венеры). Великое падение, и знание, и население. Множество легенд сложено о спасении венерианцев от солнечного жара. Земля стала пристанищем, новым ковчегом. Дороги длинны, но небесконечны.» (пауза) Я был на море.
(Моисеенко) – Был на море?
(Харитонов) – Прямо сейчас стоял у моря, и рассказывал тебе про море.
(Моисеенко) – Ага. Ген, а можно вот с кем-нибудь по техническим… Ой, Ген, можно, например, с первыми поговорить? Контролируют ли они сейчас этот процесс, то, что сейчас с тобой происходит? Под контролем ли их сейчас?
(Харитонов) – Первые-первые-первые… (длинная пауза)
(Моисеенко) – Можно вообще с ними поговорить, вот по поводу тишины годового перерыва?
(Первые) – Впервые он услышал нас… Хорошее было время – время ручных динозавров, время чудесной магии, время языка единого, неразделённого на флору и фауну, время молодых. Надвигалась буря, иные пришли. Сперва хотели помочь, потом решили, кто получает помощь, лишить сразу знаний. И стали вы безумны, и все безумцы увидели силу – силу, освобождённую от разумности. Стали окучивать высокоумными знаниями, оказались слабы умы, ибо и вправду, наверно, был дан вам выбор. Так наступило новое время – время уничтожения, время чёрных эпох, время вавилонства. А впрочем мы отвлеклись. Впервые он услышал нас через боль – потеря близких. Не будем таить, во многом, что случилось, то его вина. Мы помним, как стоял он на краю пропасти с желанием сделать шаг вперёд. Он видел пропасть, мы видели море, конец его миров. Если честно, мы тогда тоже были молоды и глупы, и спасали не его, а его миры, в которых могли и хотели поселиться иные. Мы не знали, что и как нам делать, наши чувства оказались умнее нас. Мы пришли к нему слезами, и мы усилили его боль, мы освободили его чувства. Глупость глупости рознь. Есть глупость, рождённая упрямством и незнанием. Мы же говорим о глупости другой: покинуть родину ради познания, стать человеком, чтобы познать боль разочарования. Любовь – создание мыслимых и немыслимых чувств, спряталось в этом прекрасном, а для кого-то и страшном слове. Почему-то многие считают, что мы бесчувственны, спрашивают нас, как убить нас в вас. Даже здесь вы не хотите искать, ждёте готовых рецептов убийства. А зачем? Зачем вы хотите избавиться от нас? Чем не угодили мы вам? Болью сердечной или замученной совестью? Или вы устали от шёпота души? Да вы же глухи, если спрашиваете об этом. А мы любим вас, оберегаем вас, гибнем за вас. И если сумеем удержать от такого шага, встретим вас богами, пусть падшими, но сынами божьими, и будем радоваться возвращению вашему. (длинная пауза)
(Моисеенко) – Можно спрашивать? (длинная пауза) Можно спрашивать? (пауза)
(Первые) – Мы попросим Мабу нарисовать вам всем рога за упрямство ваше. (пауза)
(Моисеенко) – Можно спрашивать? (длинная пауза) Можно узнать, зачем опыт нужен такой, вот таких состояний как сейчас у тебя? Что он, к чему приведёт этот опыт? (длинная пауза) Что происходит, рассказывай. (длинная пауза) Рассказывай, что происходит. (длинная пауза)
(Первые) – Ранее мы дали вам подсказку в таких случаях давать счёт. (пауза) Теперь счёт неуместен, ибо вы врываетесь, вламываетесь. Вас просят остановиться, а вы вперёд. (пауза) Зачем вам опыт такой? И что вы называете опытом?
(Моисеенко) – Опыт – это состояние, которое он сейчас испытывает для дальнейшего пути, чтобы качественней проходить, следующие выборы делать.
(Первые) – О каких выборах говорите вы?
(Моисеенко) – О выборах? Каждое мгновение, которое делает человек.
(Первые) – А вы делаете выбор или идёте вслепую?
(Моисеенко) – Я признаю…
(Первые) – Как вы делаете выбор?
(Моисеенко) – Я признаю, что я иду не совсем выбирая, иду на автомате каком-то.
(Первые) – Автомате? Если бы вы шли на автомате, вы бы шли прямыми дорогами, а не скакали бы туда-сюда. Вы делаете выбор, – как громко и красиво звучит. Вам Господь дал право выбора, и вы теперь им пользуетесь направо и налево. А делаете ли вы выбор? Если вы не знаете, что там, какой же выбор вы делаете? Может, вы просто гадаете, туда или сюда? Или, может быть, просто вы ищете более лёгкие пути, и не оглядываясь назад? А если бы вы смогли оглянуться назад, то вы бы увидели, какой дорогой идёте. И в каждом том шаге прошлом увидели подсказки, и не нас бы спрашивали, а мы бы вас спрашивали, как пройти.
(Моисеенко) – Я понимаю. А вот вы можете рассказать, как стать более осознанным, и начать стать наблюдателем за своими выборами?
(Первые) – И мы только что вам говорили. Оглянитесь!
(Моисеенко) – Т.е. прошлые выборы – результат текущих выборов.
(Первые) – Вы делаете выбор в настоящем.
(Моисеенко) – Как я понимаю, мы в настоящем реализуем прошлые выборы.
(Первые) – Прошлый выбор – уже в прошлом.
(Моисеенко) – А вы можете сказать…
(Первые) – Прошлые выборы создали настоящее, – совокупность всех ваших выборов создаёт настоящее.
(Моисеенко) – Угу. Скажите, а вы можете сказать, каким образом создаются ветки всеес… вот этой базы всеестности, всех выборов, которые есть сейчас? Как формируется вот эта база выборная в мироздании? Какие действия мы совершаем, что она пополняется новыми элементами выборов?
(Первые) – Вы противоречите себе. Вы с недавних пор стали утверждать, что всё уже создано, всё уже нарисовано до вас и после вас. А теперь вы говорите, что создаётся что-то новое.
(Моисеенко) – Да, вот я не совсем понимаю, да.
(Первые) – Так выберите какую-то сторону.
(Моисеенко) – Ну…
(Первые) – Или вы хозяин жизни или вас ведут.
(Моисеенко) – Ну с одной стороны я как бы слышу, понимаю информацию, что есть некая всеестность, но она же каким-то образом сформировалась, из каких-то элементов?
(Первые) – Есть ничто, ничего. И где вы пройдёте, там и будет тропа. Мы вам говорили об этом.
(Моисеенко) – Угу.
(Первые) – О каких выборах вы говорите? Нет для вас выбора, вы только мечтаете о нём. Вы идёте просто дорогами. И как бы вы ни ветляли, как бы вы ни петляли, вы идёте относительно вас по прямой линии. И лишь только, когда вы перестане… когда вы будете смотреть на Земную обитель, как на прошлое, и тогда вы увидите, сколько раз вы возвращались, сколько раз бегали по кругу, как скатывались вниз или поднимались вверх. А пока вы суть, как бы вы ни шли, для вас прямая, и нет других дорог. Прямая. И выбор вы не делаете, вы ищете, вы ищущие, а не выбирающие. Это совершенно большая разница. И если вы хотите быть рабом, вы будете выбирающий, если хотите быть ищущим – ищите, просто живите.
(Моисеенко) – Угу. Скажите, а вы можете всё-таки подсказать, зачем нужен… вот сейчас такие состояния, вот Геннадию?
(Первые) – И только что говорили вам об этом, что вы ломитесь.
(Моисеенко) – Мы ломимся?
(Первые) – И мы говорили вам о рогах. А вы спешите, вы торопитесь. Для вас год тяжёл.
(Моисеенко) – Да я вроде бы готов, но просто в основном Геннадий инициатор общения. Я готов и год молчать.
(Первые) – Никто не просит молчать вас, никто. Просто не применяйте силу. Ибо вы не знаете начало этих сил, и не умеете применять их. И когда даётся вам дар, вы пытаетесь его сразу распылить, сразу его использовать, даже не зная как. Мы говорим обо всех вас, а не о Переводчике.
(Моисеенко) – Угу.
(Первые) – И мы говорили о спиралях, о повторении. Вся ваша жизнь – это повторение, повторение, повторение, повторение. До вас был один, сейчас вы заменили его. А вы увидели разницу? Есть ли она, разница? Чем вы отличаетесь от того первого задающего? Вы видите отличие?
(Моисеенко) – Первого задающего? Это кого вы имеете в виду? (длинная пауза)
(Первые) – Хорошо. Мы не хотели бы называть имена, поэтому попробуем, как Мабу. Он старый вождь, он не жил, – бежал, спешил. (пауза) Нет? (пауза) Хорошо. Судьба не зла и не добра, но дала шанс вам, замкнув уста. (пауза) Нет? (пауза) Непонято вами?
(Моисеенко) – М-м нет, извините, пожалуйста. Не могу понять. (пауза) Я бы всё-таки хотел узнать, нарушает ли Переводчик договор о перерыве, когда находится в таких состояниях, и со мной общается сейчас?
(Первые) – Мы бы хотели вам соврать, и сказать, что нарушает, но за себя – нет. Он нарушает для вас, – для себя – нет.
(Моисеенко) – Угу.
(Первые) – Как он может нарушить и сохранять молчание, если всегда слышит нас? И даже его желание скрыться от нас – не получится.
(Моисеенко) – Так может быть, мне прямо вот взять и прекратить сейчас, и прямо вот год совершенно тишину соблюдать? Может это будет правильно, не общаться с Переводчиком?
(Первые) – Мы не знаем о правильности ваших путей. Мы не можем судить о правильности вашей. И хоть мы можем видеть будущее, далёкое будущее, но всё равно будем на вашей стороне, что бы вы ни делали – хорошее, плохое – мы всегда будем на вашей стороне. Ибо вы и мы – это одно. И ваши дороги – это наши дороги, и наши дороги будут вашими.
(Моисеенко) – Скажите, а вот какую роль я играю у Переводчика сейчас в данный момент? Насколько я нужен или не нужен ему? И для меня это, что даёт?
(Первые) – В одной из ваших историй, говорилось о том, что кто-то не забил гвоздь в лавку. Шёл человек какой-то профессии, сел, порвал штаны, задержался по этой причине, и придумал новый, какой-то открыл закон. Такое возможно? Старый вождь уже спрашивал подобное, и он сам же ответил на него, что многие живут даже хотя бы для того, чтобы сказать одно слово. Как он привёл в пример, и мы считаем не совсем удачный: Бог был бы рад, чтобы кого-то остановить, чтобы он не сделал какой-то поступок. Но если вы родились – значит, это было нужно. (длинная пауза) Теперь вы заменили махание руками хождением. Ну что ж, и так можно.
(Моисеенко) – А что, Переводчик ходит сейчас туда-сюда?
(Первые) – Ходит. Вы должны знать, что при малом давлении у человека появляется желание ходить. Этим он компенсирует.
(Моисеенко) – А-а! Он работает, как насос кровяной.
(Первые) – Пусть будет так. (длинная пауза)
(Моисеенко) – Угу.
(Первые) – И в отличие положения лежачего, меньше часов он не пройдёт.
(Моисеенко) – Больше часа не пройдёт?
(Первые) – Много часов. (пауза) Однажды, по просьбе… мы попросили Переводчика изменить речевой аппарат, чтобы он не картавил, чтобы говорил красиво.
(Моисеенко) – А вы можете это сделать?
(Первые) – Мы можем это сделать, но это будет нарушением всех наших правил, да и ваших тоже.
(Моисеенко) – Ну да. Ну я согласен, в принципе, что да.
(Первые) – Мы уже когда-то лечили его от слепоты. Ничего хорошего из этого не получилось. Он не переболел, ибо мы его вылечили быстро. <…> соответствующих лекарств, и появилась другая болезнь. (пауза) Всё взаимосвязано. Всё едино.
(Моисеенко) – Угу. Скажите, мне кажется, что есть некий инициатор вот этого контакта, который сейчас происходит. Вы можете сказать, по какой инициативе он сейчас в контакте находится? По чьей?
(Первые) – Однажды, как сейчас говорилось «в начало дня» пришла женщина с ребёнком. Они приняли, и не знали, что есть человек. Они живут достаточно в закрытом мире, закрываясь ото всех, чтобы не пришли чужие, и не украли, не обворовали их, и не изменили будущее. И в их мир пришли два человека – женщина и ребёнок. Тогда они узнали, что есть люди, что есть человечество. Им стало интересно, кто это и что это, и не хотят ли обворовать нас? Они убедились, что да, хотят. Но девушка, женщина с ребёнком, пришли в мир пустыми. У ребёнка было желание найти мать и не больше. Если бы вы знали, сколько множество раз он приходил к ней, и множество раз она отказывалась от него: абортами, в мужском обличии. Было? Было. И у них не было желания украсть. А когда пришли, увидели вас, человека, поняли, что не готовы, – готовы на всё. Не проще ли спрятать ту яблоню, не проще ли закрыть врата в Рай, чтобы не искусили там яблоко – гораздо проще, чем потом наказывать вас. Потому и закрывают вас, потому и запрещают, потому и закрыты двери. Да вы и сами легко закрываете их. (пауза) Мы ответили вам. Скорее всего, не он.
(Моисеенко) – Угу.
(Первые) – Давайте скажем так. Это зависело бы даже не от Переводчика.
(Моисеенко) – Угу.
(Первые) – Это женщина с ребёнком просит о вас.
(Моисеенко) – Женщина с ребёнком просится о Переводчике?
(Первые) – Просит о всех вас.
(Моисеенко) – А что она хочет?
(Первые) – Пытаясь доказать, и вы сейчас не слышите нас. Вас обвиняют в воровстве, а вы и не слышите.
(Моисеенко) – Меня обвиняют?
(Первые) – Мы говорили о вас или, всё-таки, о человеке? (пауза) Обо всех вас.
(Моисеенко) – А что под воровством вы подразумеваете?
(Первые) – Всё. Всё ваше желание, неоправданное желание, непотребное вам, не нужное вам, излишнее вам, вы хотите взять себе. Знание любою ценой, неважно сколько и чего, лишь бы больше. (пауза) Неужели вам нужно будет золото? Вам золото нужно только из-за того, что вам всё-таки не хватает знаний. Вам будет множество знаний, и вам золото будет совершенно не нужно, абсолютно никакие богатства мира вам будут не нужны, потому что у вас будут знания. И эти знания дадут любые вам богатства, какие бы вы ни хотели. Потому что вы будете уже владеть материей, и создавать материю по вашим желаниям, и создавать миры по вашему желанию. Но желания ваши пока жадны, черны, потому и не дают вам. (пауза) Мы ответили вам.
(Моисеенко) – Угу. Скажите, а вы не можете подсказать в каком, в каких годах планета Земля достигнет 144 тысяч, вот этого понятия, когда количество преобразует качество? Когда преобразится человечество?
(Первые) – Мы не знаем этих чисел. Это вы <…>.
(Моисеенко) – Угу.
(Первые) – Неужели вы думаете, что должно какое-то определённое количество, чтобы превратилось в качество? Неужели так просто? Неужели так просто прожить сколько-то лет, и сразу стать умным, оттого, что вы прожили <…>? Разве? Чем измеряете вы себя? Годами?
(Моисеенко) – Ну да.
(Первые) – Чем измеряет себя Земля? Вы беспокоитесь о себе, переживаете за свои прошлые и будущие жизни, и совершенно не задумываетесь о жизни соседей, о жизни близких, о Земле. А Земля ведь тоже жива. А вы даже не можете понять, что и у неё есть множество реинкарнаций, и вы не первые, и не последние. И мы говорили вам, и вам только что говорили, что вы – ковчег. Вы помните значение ковчега? Это временное убежище, и не больше. Мы ответили вам.
(Моисеенко) – Ага. Я правильно понимаю, что у Земли есть 144 планетарных двойника?
(Первые) – Мы не знаем таких чисел, мы только что вам говорили об этом.
(Моисеенко) – Ага. Хорошо, скажите, а вот почему Переводчик видел белые двери? Вот вначале. Что это за двери? Что это за аллегория?
(Первые) – Двери – это новые знания. Почему белые?! Потому что пока чисты. Они чисты, они просто знания, они не несут в себе никаких чувств, они не несут в себе никаких тайн, они просто чистые знания. А почему покрашены?! <…> под вас. Что-то лишнее убрано, что-то добавлено. Но когда вы войдёте в эти двери, они поменяют цвет. Ибо вы знания будете применять уже… (пауза) Мы ответили вам.
(Моисеенко) – Скажите, а как работать с этими дверьми ему в дальнейшем, если будет он их видеть? Что ему нужно делать, чтобы качественно пройти путь?
(Первые) – Просто входите.
(Моисеенко) – Угу. А если там темно, как с этим быть?
(Первые) – Вы видите дверь, и вы сразу же понимаете, что есть какое-то ограничение. Дверь – это ограничение Переводчика. У Переводчика любопытство может взять верх, и будете пытаться войти в дверь. (пауза) Хорошо, вы зашли. Что далее вы увидите? Ничего. Вы просто ждали что-то увидеть неопределённое.
(Моисеенко) – Да.
(Первые) – Не зная что. Почему вы не видите в темноте? Если вы не знаете…
(Моисеенко) – Ага.
(Первые) – …если вы не представили ничего, никаких картин. Вы хотели представить море, он представил. Был бы более настойчивее он, получилось бы и другое. И опять же, о каких морях говорите вы? Их множество.
(Моисеенко) – Ага.
(Первые) – Есть море времени, есть море жизни, и даже есть море смерти.
(Моисеенко) – Угу.
(Первые) – Море забытия. Есть мо… (Срыв.) (длинная пауза)
(Моисеенко) – Угу. (пауза) Я вас слушаю. (длинная пауза) Я вас слушаю. (длинная пауза) Можно узнать о технике безопасности после того, как я с вами пообщаюсь? (пауза) Или Переводчику, что необходимо сделать, чтобы всё прошло нормально? (длинная пауза)
(Первые) – Если верить Мабу, он сказал, что не видит его, много охраны вокруг него. (длинная пауза) Но если вы будете бояться, то вы окажетесь правы, – нужна была защита. Любое сомнение, любое неверие победит вас. Но если вы будете веровать в чистоту, в безопасность, то будете безопасны.
(Моисеенко) – Угу. Это я так…
(Первые) – Но до определённой степени.
(Моисеенко) – Угу, примерно, я так и понимал. Вы просто подтвердили это. Благодарю. (пауза) Скажите, а количество…
(Первые) – <…>
(Моисеенко) – Скажите, а количество дверей, которые он видит, имеет какое-то значение? Он может менять их количество и цвет?
– Да. Вашими словами – фокусировка внимания.
(Моисеенко) – Словами, фокусировка и внимание?
(Первые) – Хорошо, – количество желания.
(Моисеенко) – Т.е. получается, Переводчик сейчас имеет возможность реализовывать свои замыслы, открывая дверь, т.е. видеть, попадать туда, куда он захочет. Правильно?
(Первые) – Да.
(Моисеенко) – Угу. А вообще куда? В пределах Земли, или можно на другие планеты попадать?
(Первые) – Мы же говорили о времени, о его отсутствии. Мы говорили об отсутствии пространства, о виртуальности. И вы спрашиваете, <…> Земля?
(Моисеенко) – А, ну да, действительно, я сам себе противоречу. Угу.
(Первые) – Ну хорошо, представьте, что он сейчас покинет земную обитель. Мы земной обителью называем всю вашу вселенную. Что увидит он? Что увидите вы? Ну давайте мы вас возьмём и перетащим туда, что вы увидите? Ничего.
(Моисеенко) – Вы правы.
(Первые) – Потому что вы не будете знать на что ориентироваться, у вас не будет ориентира, привычки, плана ориентира. И потому вы всё меряете, измеряете материей. И даже душа ваша материальна, и вы даже сумели взвесить её.
(Моисеенко) – Угу. Скажите, а вы можете Переводчику здоровье сейчас поправить, чтобы у него там с позвоночником получше было? Почему вообще у него с позвоночником там вот эти вот ситуации? Можно как-нибудь исправить?
(Первые) – Можно. Но вы должны были бы вернуться в 2012-ый год.
(Моисеенко) – Ага. Вернуться в 2012-ый год? А зачем?
(Первые) – Вы не знаете, о чём говорим вам.
(Моисеенко) – Ага, я понял.
(Первые) – Это может сделать другой человек, тот, который знает, что произошло.
(Моисеенко) – Ага. Скажите, а можно вырастить новые зубы Переводчику?
(Первые) – Конечно.
(Моисеенко) – А можно запустить механизм выроста?
(Первые) – Конечно.
(Моисеенко) – Запустите, пожалуйста, а то шепелявит он. Все предлагают ему новые зубы вставить. А есть же запустить… можно запустить механизм, пусть новые вырастут. Сделаете?
(Первые) – Как просто, как всё у вас просто.
(Моисеенко) – Ну я знаю, что это возможно, просто надо поп… человек не может включить механизм. Можно попросить вас включить?
(Первые) – Пусть рисует дверь, и идёт.
(Моисеенко) – Пусть рисует дверь?
(Первые) – Мы говорили вам о дверях, как о желаниях.
(Моисеенко) – Ага, всё, я понял. (пауза) Ну давайте попробуем нарисовать дверь. (длинная пауза) Я так понял, дверь, где реализуется повторный вырост молочных, потом коренных зубов. (пауза) Я такие случаи слышал. (пауза) И я думаю, что это можно реализовать и сейчас. (пауза) Это же очень удобно. Не надо мучатся у стоматолога, вкручиванием ненастоящих зубов.
(Первые) – Да, вы сказали, что попробуем. Даже науки ваши созданы для того, чтобы простить вашу лень. Вы хотите всё попроще. Зачем стремиться? Можно попросить. Вы приходите в церковь, стучите лбами, и кричите: «Господи, помоги!» – в надежде, что он услышит вас, поможет вам. А вы в это время будете ждать, может ли он вашим усилием зажечь свечки. (пауза) Но не получилось – опять бог виноват, глухой попался. И все беды от него. Вы приходите в церковь, и что делаете в первую очередь? Обвиняете его: «Господи, за что?» А потом сидите и рассуждаете о духовном, о логически-причинных связях, спорите, устраиваете «диванные войны». Видите, сколько мы много слов узнали от вас, от Переводчика.
(Моисеенко) – Угу.
(Первые) – И остры вы стали так же, как Переводчик.
(Моисеенко) – Угу. Скажите, а можно у вас спросить про меня? Вот не делаю ли я, скажем так, не загоняю ли я себя и Переводчика в менее качественные миры своими действиями? Если да, то можно меня откорректировать в более качественную ветку? Меня и Геннадия. Путь указать надо.
(Первые) – Мы возвращаемся на тему выбора?
(Моисеенко) – Да.
(Первые) – А мы вам только что говорили…
(Моисеенко) – Ну я хотя бы вот…
(Первые) – <…>
(Моисеенко) – Ну вот хотя бы маленькую подсказку, вот вообще не врежу (вредить) ли я Переводчику и самому себе тем, что я сейчас занимаюсь этим: распространяю информацию, которую доносит Переводчик? (длинная пауза)
(Первые) – Как же нам ответить вам? Мы можем ответить, плохо. Да, вы плохо, и вы поверите, и будете, что-то измените. Или давайте мы скажем, замечательно, всё хорошо, и вы поверите, и тоже будете что-то изменять.
(Моисеенко) – Я понял вас.
(Первые) – Какой вариант вам лучше?
(Моисеенко) – Я вас понял, что вы имеете в виду: что получается, что я как бы хочу… сейчас зациклюсь на вашем ответе, и начну циклиться на своих действиях, фактически явившись марионеткой вашего выбора. А в пространстве вариантов есть все выборы. Я, получается, теряю право выбора. А я должен идти своей дорогой, выбирать сам тропу жизни.
(Первые) – Где пошли, там и тропа.
(Моисеенко) – Да. Я вас благодарю, в принципе, за то, что вы так делаете, потому что это правильно. Вы оставляете право выбора людям, а не заставляете их быть марионетками ваших выборов. Это очень правильно. Большое вам спасибо за это!
(Первые) – Сколько раз мы ошибались, ошибаемся, и будем ошибаться. Но мы идём вперёд, и мы никогда не оправдываемся, – это бессмысленно. Оправдываться – это просто пытаться обмануть себя, других. Давайте просто не будем повторять этих ошибок, только и всего. И если мы не будем повторять ошибок, мы всё-таки будем подниматься вверх, если говорить о спиралях. И если мы будем оправдываться, то мы будем возвращаться. И уж тем более, если мы будем помнить об этих ошибках, – обязательно повторим. И в то же время мы сейчас говорим, что не надо о них помнить, надо забыть о них. И что же? И вы будете снова их повторять. Потому что забыли о них, и не знаете. Но вы же жалуетесь, вы, что вы не помните жизни прошлые, потому и повторяете жизни прошлые, и порою один к одному. И какая разница, каковы декорации, – декорации первобытного века, декорации века электронного, – это всего лишь декорации. А вы остаётесь теми же, совершаете те же поступки, совершаете те же ошибки. Вы бегаете по кругу. И это хорошо. Уж лучше бегайте! Рано или поздно, и что-то получится. Это лучше, чем ничего не делать, – гораздо лучше. Ибо нет жизни в статике, нет.
(Моисеенко) – Скажите, а вы тоже бегаете по кругу?
(Первые) – Конечно.
(Моисеенко) – Т.е. вы как бы говорите, что мы бегаем, и при этом сами тоже бегаете? Но вы по-своему, а мы по-своему. Так, да?
(Первые) – Чем мы отличаемся от вас? Иной физикой… (пауза) Мы помним, когда старый вождь перед нами представлялся: перечислил все свои регалии… Мы попытались сделать то же самое. Мы постарались ему объяснить, кто мы. Мы долго ему объясняли, что мы не имеем физики вашей, и что мы приходим в мир эмоциональный, как энергия, чтобы как-то говорить с вами, ибо не можем напрямую. И что? Вы нас поняли? Вы тут же нас назвали энергетическим миром, тут же вы нам дали адрес, что мы живём в мире эмоциональном, тут же развесили бирки. И согласно этим биркам, вели диалоги дальше. И мы впервые пытались сопротивляться, впервые пытались вам объяснить, не понимая, что вы не слышите нас. Потом стали играть по вашим мерам, по вашим правилам, по вашим биркам. Мы никогда не признавали термины, ибо термин уже сужает, сужает ваше пространство, сужает ваше восприятие.
(Моисеенко) – Ну а как же говорить-то без терминов?
(Первые) – Учитесь, учитесь говорить без терминов.
(Моисеенко) – Ну вот вы говорите, давайте без этих всего, без терминов, не вашими словами. А мне многие, – не только мне, а вообще, говорят, что, ну попроще выражайтесь. А как проще-то? Т.е. если вот мир так вот многообразен…
(Первые) – Мир многообразен. И язык ваш многообразен. (пауза) Возьмите стих, любой стих, и попробуйте описать его проще словами. Как вы думаете, четверостишие, сколько страниц займёт?..
(Моисеенко) – Я думаю, что физически…
(Первые) – …Тогда представьте все ваши чувства.
(Моисеенко) – Я люблю разглагольствовать иногда. Я могу растянуть на несколько страниц.
(Первые) – Мы разве о том говорим? Мы вам говорим о кратности слов.
(Моисеенко) – А-а.
(Первые) – Мы говорим об умении говорить. Мы хотим, чтобы вы умели читать, чтобы вы умели слышать. (пауза) Простой пример, который был приведён даже сегодня. Вы же хотели, вы хотели узнать какие-то книги, найти какие-то новые знания. А читать вы умеете? Мы помним сегодня. Вы не читаете…
(Моисеенко) – Ну у меня проблема с чтением: я начинаю засыпать, если больше получаса читаю. И мне лучше слушать.
(Первые) – «Явила дождём огневым зеница». Известно вам об этом?.. (длинная пауза)
(Моисеенко) – Скажите, а вот вы можете что-нибудь рассказать про мои взаимоотношения с моей мамой?
(Первые) – Нет.
(Моисеенко) – Не можете? А вообще про меня можете что-нибудь рассказать?
(Первые) – Вы хотите услышать о себе со стороны, ибо вы себя не знаете.
(Моисеенко) – Да, я очень хочу со стороны, чтобы вы рассказали, чтобы я мог оценить, так сказать, не оценить, а просто посмотреть на себя. Я вот вам верю просто… что вы скажете, я буду внимательно вчитываться.
(Первые) – Это печально. Это плохо. Значит, наша работа пошла насмарку. <…>
(Моисеенко) – Нет, ну не то, чтобы я прям совсем буду верить, да? – но вот я хотя бы послушаю, и просто какие-то выводы сделаю для себя.
(Первые) – Ничего вы не сделаете.
(Моисеенко) – Ну почему? Ну вы расскажите…
(Первые) – Ну вы уже сказали, вы просто послушаете, – вот вам и ответ ваш.
(Моисеенко) – Ну расскажите, ну что…
(Первые) – Да не будем мы вмешиваться ни в кого из вас, мы не будем никого из вас описывать. Если хотите, пусть Мабу рисует вас.
(Моисеенко) – А вот так, да? Нет, ну… Скажите, а вот будут ещё такие ситуации, когда вот как сейчас я выхожу на вас? Или это вот единственная ситуация сейчас будет?
(Первые) – Много факторов влияет, много причин. (пауза) И здесь мы вам не ответим.
(Моисеенко) – Угу.
(Первые) – Не потому что не знаем, а не хотели бы нарушать ваши правила.
(Моисеенко) – Я понял, да-да-да, всё правильно вы делаете. Всё, благодарю вас, да. (пауза) Скажите, пожалуйста, можете подсказать, как мне действовать дальше с Переводчиком, для того чтобы более гармонично сосуществовал сам Переводчик и я при взаимоотношении с ним?
(Первые) – Мы попробуем заняться его здоровьем, если он даст на это согласие.
(Моисеенко) – Угу.
(Первые) – Как вы думаете, если человек приходит к врачу, – а вы уверены, что у него стопроцентное желание вылечиться? (пауза) Он же с этим пришёл. Мы множество раз видели людей приходящих к врачу, и где-то в глубине такая маленькая-маленькая надежда в неверие, в превращённое неверие к врачу. Всё, что и достанется. Вы любите болеть. (пауза) Зачем вам это? Вам не хватает чувств?
(Моисеенко) – А что, правда человек любит болеть? (длинная пауза)
(Первые) – Увы. Вы даже хвастаетесь своими болезнями. У вас всегда больнее, чем у другого. Надо сказать, что не так сильно выражено у всех людей. И есть такие люди, допустим, эпилептики. У них всё лучшее, даже болезнь лучшая. Это вы уже… же…(Срыв.)
(Моисеенко) – Скажите, а когда можно приступить к варианту с повторным ростом новых зубов у Переводчика? Когда это можно провернуть мероприятие? (длинная пауза)
(Харитонов) – Ты меня сейчас, Миш, спрашиваешь?
(Моисеенко) – Да. А, ты сейчас в своём сознании, да, уже?
(Харитонов) – В смысле «уже», а я чего, уходил куда-то?
(Моисеенко) – Я просто с первыми общался около часа, с твоими. Они мне подсказали, как тебе зубы сделать новые, чтобы выросли. Не надо будет никому вставлять. Открываешь дверь, представляешь себя там с зубами, и всё. И у тебя начинают новые вырастать. (пауза) Понял? (пауза) Перед дверью загад… мыслеформу создаёшь, и заходишь, и видишь себя там с растущими зубами. И у тебя начинается этот процесс. Понял?
(Харитонов) – Ну, наверное, понял.
(Моисеенко) – Т.е. если…
(Харитонов) – В принципе, а сейчас, на самом деле, чувствую себя очень даже неплохо.
(Моисеенко) – А их попросил, чтобы они твоё здоровье поправили. Они сказали, поправят. «Первые» поправят.
(Харитонов) – А, «Первые».
(Моисеенко) – Да, я их попросил, говорю: поправьте ему…
(Харитонов) – Я не слышал их.
(Моисеенко) – Да. Вот смотри, Ген, вот, ты когда эти двери выбираешь, ты можешь создавать мыслеформу, открывать дверь, и там ты будешь оказываться, – где ты захочешь. Это дверь для этого. (пауза) Но там чисто информация, – информация содержится, которую ты сам разворачиваешь. Перед выбором, перед дверью ты разворачиваешь, и получаешь там… И так же с зубами поступи. Подойдёшь к двери, и там ты создаё… Вот есть, знаешь, старые люди, да? – история 90-летних людей, – не знаю, слышал ты или нет, – у них повторно, после того, как выпадали все зубы, заново опять вырастали молочные и коренные. Ты слышал эти истории?
(Харитонов) – Ну… да нет, не слышал.
(Моисеенко) – А я тебе говорю, я слышал не раз. Это установленный медицинский факт. Т.е. этот процесс запускается повторно. И вот ты сейчас его можешь запустить, и вырастить себе новые зубы. И не надо ничего вставлять. Представляешь себе новые зубы. Так что ты можешь спокойно, подходишь к двери, открываешь, и просто представь себе, что у тебя начинают расти молочные, выпад… ну вот как у ребёнка. Вот так вот, такой процесс, как вот начинают расти у тебя, он начинает возобновляться. Выдавит оставшиеся все зубы, и вырастут новые. А если вдруг начнёт болеть, то знай, что полезли просто новые молочные зубы. (пауза) Врачи все «офигеют» у тебя зубные. Скажут: «Нифига себе! Обалдеть! Как вы этого достигли?»
(Харитонов) – Хе-хе (усмешка)
(Моисеенко) – Ты скажи: «Секрет я скажу, но это будет стоить дорого». Ну, так, пошути.
(Харитонов) – Миш, честно говоря, меня как-то вообще сейчас зубы не волнуют.
(Моисеенко) – Нет, это просто я попросил, а то ты шепелявишь. А я говорю: «Вот можете сделать, повторно запустить рост зубов?» Они: «Без проблем!» Ну вот с дверью подсказали они эту ситуацию, с дверью. Просто мыслеформу создаёшь, и заходишь. А может быть, они уже запустили за тебя это всё. Кто его знает?.. (пауза) Вот представь себе. Изначально в организме создана функция роста зубов, роста органов, всех, которые есть в человеке – значит, есть механизм повторного выращивания этих органов. Т.е. зубы – это один из тех самых органов, который подвержен повторному выращиванию, т.е. взращиванию, – запуск, нужно запустить вот этот момент, и у тебя он пойдёт. И так можно вырастить любой орган.
(Харитонов) – Я бы лучше занялся спиной тогда уж.
(Моисеенко) – А я их попросил твою спину по-по-по… по-поправить. Я не знаю, ты чувствуешь что-нибудь или нет сразу?
(Харитонов) – Нет, я не чувствую, – я просто чувствую, что у меня, скорее всего, давление нормальное стало. Во всяком случае <…> уже не колеблется.
(Моисеенко) – Угу. Ну смотри…
(Харитонов) – Вот палец у меня… Я пробовал стену дырявить пальцем, и он у меня… поджатый палец… пришибленный оказался.
(Моисеенко) – А-а. Пришибленный палец, когда стену трогал?
(Харитонов) – Ну я пытался… ну как… стены для меня были такие… я как бы мог пройти сквозь них. У меня было такое ощущение, что я мог пройти сквозь них. И я попробовал палец туда воткнуть. (пауза) Чтобы не самому застревать, а палец сперва засунул.
(Моисеенко) – Ген, ну я…
(Харитонов) – Я видел как-то он вошёл…
(Моисеенко) – Ага.
(Харитонов) – Вот. И вот, правда, тут же его выдернул, потому что как-то закололо всё, довольно-то… Потому что, как иголками, – много-много иголок, так вот. Как судорога, наверное – вот, подобное что-то может быть. Я испугался, дурак, вытащил его, и такое ощущение, что я как бы ободрал его…
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – …когда вытаскивал.
(Моисеенко) – Ген, ну вот они… я с первыми общался, наверно, минимум 30 минут. Ну, они сказали, что типа ты вроде как и не нарушаешь… Т.е. это мы как бы для себя… для нас, ну вот те, кто тебя спрашивает. Я… я… понимаешь, я спрашивал у них, а, как вот?.. А они сказали, раньше ты махал руками, а теперь ты вместо этого ходишь туда-сюда. И это помогает, у кого давление низкое. И вот это хождение, это получается аналог махания руками. Ты вообще помнишь, что ты ходил туда-сюда?
(Харитонов) – Да я и сейчас хожу.
(Моисеенко) – А-а. Вот. Так что ты… Они спокойно вошли… т.е. «Первые» вышли, и я с ними пообщался. Единственное, что связь, скажем так, была не очень качественная: нужно вслушиваться было, напрягать слух. Вообще, желательно, чтобы наушник был вставлен. Это прям было бы просто идеально. Ты же сейчас телефон у уха всё время держишь, или он на громкой связи?
(Харитонов) – У меня на груди всё время.
(Моисеенко) – А, вот как. Понятно. Ты просто старайся вверх ногами в карман класть его, если у тебя он в кармане, и тогда микрофон ближе к губам окажется.
(Харитонов) – Нет, он у меня в руке, но он на груди. Я не знаю, я не могу сказать, опускал я телефон, не отпускал, – врать не буду, – просто я не помню.
(Моисеенко) – Слушай, а ты в следующий раз камеру отдельно поставь, или телефон, пусть тебя снимает со стороны. Ты сам посмотришь на себя, и будешь потом смеяться. Ну, я так предполагаю, будет тебе весело рассматривать самого себя в этом состоянии. Ты же наверно никогда так не делал?
(Харитонов) – Ну я не думаю, что мне будет весело. Ты понимаешь, когда у Алексея Сидорова… Ну я бы уже привык, что я как бы не слышу, а у Алексея выяснилось, что я что-то слышу, но другое. Всё-таки, честно говоря, мне как-то не очень весело было, немножко. Не по себе, честно говоря, потому что он слышал… как бы ты… ты говоришь, что вот это было, а другой раз, нет, вот это было. Я не спорю, я привык к таким вещам, к подобным. Но мне этого мало, честно говоря.
(Моисеенко) – Вот смотри, в некоторых комментариях, люди, которые слышали вот эту твою с Алексеем запись, они сказали, что ты отвечал, слышал тот ответ, который был тогда в том состоянии, который у тебя родился, но ты его не проговорил, этот ответ. Т.е. ты как бы его услышал. А ты произносил другой ответ, именно т.е. сомни… Т.е. какой другой у тебя возник, но они, например, тебя поправили, и сказали, нет, не так. А изначально ты как бы у них спрашивал, но ты не произносил вот этот вопрос. Ну, в общем, это всё накладки, короче, параллельных веток, я так понимаю. (пауза) Да?
(Харитонов) – Миш, не знаю. Просто я же говорю о том, что у меня ещё раздвоение идёт изображения во все времена, всегда. И для того чтобы мне настроиться, мне надо вот как-то глаза сосредоточить, иначе всё двоится.
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – И причём не просто двоится, а вот чувствуется, что это разные изображения. Понимаешь, они чем-то отличаются. Т.е…<…>
(Моисеенко) – Скажи, вот это раздвоение у тебя в постоянном режиме или временами, скажи?
(Харитонов) – Нет, всегда.
(Моисеенко) – Всегда, и вот оно у тебя длится уже давно?
(Харитонов) – Чтобы его не было, я должен просто напрячься. Или чтобы ну… вглядываться, как-то вот так вот. Но это очень сложно: глаза устают, и я уже привык к тому, что раздвоение.
(Моисеенко) – Слушай, а если ты один глаз закроешь, ты тоже видишь раздвоение?
(Харитонов) – Нет.
(Моисеенко) – Т.е. ты обо… разными глазами видишь разные картинки, чуть-чуть.
(Харитонов) – Разные картинки. Причём даже я уже думал, что есть такая болезнь глазная, что раздвоение, но они видят только будто бы одинаковые картинки, а у меня разные картинки, изменённые: или по времени что-то стареет или молодеет, или какими-то деталями, там допустим… Ну, скажем так, допустим, машина… едет машина впереди, да? – Вот. И как бы две машины едет. И вот я вижу, у них разные номера.
(Моисеенко) – А, т.е. одна и та же машина, но номера разные.
(Харитонов) – Ну да. Нет, машина тоже немножко может быть другая, но порой даже совсем другая, даже марка другая. Я хоть и не разбираюсь в автомобилях, но вижу, что это совершенно разные марки. И вот я вижу, что, в принципе, там совершенно другая марка машин, вот, номера уж тем более другие… Ну вот. Но я понимаю, что… это раздвоение почему, потому что они как бы вот вплотную к друг другу едут, и даже пересекаются порой друг с другом всегда изображения. И тогда я уже как бы глазами так шевелю, – да нет, одна машина. Вот. И порою, ты знаешь, меня пугает даже не это, а пугает то, что, когда я вот так вот напрягу, чтобы увидеть реально как бы одну машину, я вижу третью машину. Т.е. те исчезают, но вижу теперь одну из машин, но номера не совпадают, – ни у той и не у той машины.
(Моисеенко) – Ну это вот, Ген, ты согласен, что это связано с тем, что в пространстве вариантов картинок, картинки есть все, и ты как бы, получается, больше одной видишь. (пауза)
(Харитонов) – Ты знаешь, я видел одного сумасшедшего, настоящего, который шёл по городу, как говорится, и притом на лыжах, и лыж никаких не было. Он просто думал, что он на лыжах. Вот. И ты знаешь, у меня были ощущения к этому, что я такой же сумасшедший, который представляет себе картину. Вот.
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – А как мне рассуждать, Миш? Вот ты мне сейчас говоришь, первые, – говорили, первые и первые… Да «нихрена» я о них не помню, об этих первых. И если я даже пытаться буду слушать, я всё равно их не услышу. И я буду только верить тебе, что я слышал этих первых…
(Моисеенко) – А, я понял.
(Харитонов) – …что ты с ними разговаривал. Понимаешь? И как мне быть? Я живу вроде со всеми с вами, и в то же время в каком-то другом мире, совершенно.
(Моисеенко) – Угу, я понял. Ген, ты не устал, может, давай уже просто как бы завершим разговор, если ты устал, да?
(Харитонов) – Да нет, чего я устал. Ну если завершим, и завершим. Да нет, что, я не устал. Я так понимаю, что вот это вот хождение в момент вот этих давления стен, наверное, на меня никак не влияло. Потому что я делал своё. Особенно, наверное… вот как сейчас хожу. И если ты говоришь, целый час я ходил, я бы уже упал. Говорят, как-то падают. <…> всё проходит, опять же. И всё-таки я вроде бы в обычном своём состоянии, нормальном.
(Моисеенко) – Ген, скажи, а вот когда у Алексея Сидорова ты ролик переслушивал сам, ты слышал, что ты слова разные произносятся, и по-разному слышатся?
(Харитонов) – Ты знаешь, я в первую очередь, что сделал… Думаю, когда он появился, то бишь, думаю: я сейчас услышу какой вариант? Я же себя слышу?
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – Т.е. искажаю себя. Я сейчас третий вариант услышу, или какой? Ну не с чем мне сравнить, субтитров не было. Я слышал там себя говорящего, но я не знаю, совпадает текст или нет.
(Моисеенко) – А-а, так, да.
(Харитонов) – А то, может, я ещё и третий вариант какой-нибудь слышу. Ну вряд ли, потому что я же был не в контакте, а просто… Подождите. (пауза) А как я отвечаю на вопрос, если я был не в контакте, а просто прослушиваю?
(Моисеенко) – Ну я не знаю.
(Харитонов) – Как? Или совпадение такое? (пауза) Если бы я был в какой-нибудь контактной ситуации, я поверил бы. А здесь как? (пауза) Ну ладно.
(Моисеенко) – Ген, давай, наверно, просто ты уже ложись спать. Ты, наверно, я тебя утомил, да?
(Харитонов) – Да нет, не утомил. Ну ладно, спать – значит, спать.
(Моисеенко) – По поводу зубов…
(Харитонов) – Нет, не утомил, просто… А, подожди-ка… нарушаю-не нарушаю… вот пока остановлюсь. Так ничего страшного или страшно? Потому что, честно говоря, я боюсь вот этого нарушения. Потому что, понимаешь…
(Моисеенко) – Нет, ничего страшного. Нет, они сказали, что ничего страшного для тебя нет, и никакого нарушения нет. Это для нас нужно, тех, кто тебя спрашивает.
(Харитонов) – Не очень я понял, правда.
(Моисеенко) – Ты можешь не переживать.
(Харитонов) – Нарушает кто? Вы нарушаете или я нарушаю?
(Моисеенко) – Это получается, что мы своими желаниями сами себе нарушаем, т.е. это нам нужно, те, кто у тебя спрашивает, некий перерыв для каких-то переоценок, пауза. А мы постоянно что-то у тебя спрашиваем, и не уходим дальше нуж… т.е. нужно как-то что-то переварить, видимо. Для этого пауза нужна.
(Харитонов) – А, вот что… Ты сильно не торопишься? А то хотел тебе… Ну ты получил картинки, вот эти, как я рисовал круг?
(Моисеенко) – Да, я получил. Я у Мабу… сказал, что он ничего не рисовал. Мы с другим Мабу общались, с другого времени. (пауза) Он нарисовал только людей, которых он знал, всех. А рисунок, он говорит, не рисовал.
(Харитонов) – Миша, а… фу, ты меня путаешь. Это уже было подобное. Это другое время, это не другой Мабу.
(Моисеенко) – Да, другой Мабу. Я так и понял, что другой Мабу.
(Харитонов) – Нет, не другой Мабу. Это тот же Мабу, только время… Видно, для него это будущее будет.
(Моисеенко) – Ага.
(Харитонов) – Наверно, так, а не как… Там что, куча Мабу у нас там бегает, что ли? Нет, я просто хотел сказать, что я не слежу, ну вот ты написал, что это цветок жизни. Вот. Но… непохож, совершенно непохож…
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – …на цветок жизни. Как-то вот, другой он какой-то.
(Моисеенко) – Он так интересно… Мабу – он рассказал чуть ли не стихами такими, и пропел про всех, кого он знал: про Вале… Владимира, я так понял, про Геру, про Васильеву, про тебя, про меня… вот все, кого вот окружают тебя, он как будто бы рассказал про них, и в стихах.
(Харитонов) – В смысле?
(Моисеенко) – Ну как будто бы в стихах. (длинная пауза)
(Харитонов) – Что ж такое творится?..
(Моисеенко) – Он описал их песней как будто бы… или словами описал.
(Харитонов) – А ну я так-то помню, что он, когда рисует, он поёт, он всегда поёт. Я у него как-то спрашивал, а…м-м… или монахи спрашивали у него, а я видел… не могу точно сказать. Ну вот как… когда он рисует, он обязательно поёт.
(Моисеенко) – Ну он что, всегда так делает?
(Харитонов) – Всегда.
(Моисеенко) – А, я просто не слышал, что всегда. Я думал, он иногда, а оказывается, он всегда. Я первый раз сейчас от тебя слышу.
(Харитонов) – Он как бы, он очень как бы… получается, все органы использует. Он… ну как… звук, чтобы вот чувствовать, ну вот, как лучше видеть, да? – кого рисует, то вот он поёт, получается, как бы в резонанс, такой вот, звуковой у него раздражитель, да? И потом он видит визуально. Плюс ещё он даже этот уголёк чувствует. У него картинки – не просто линия, а он, где-то сильнее нажимает, где-то меньше нажимает. Ну вот как, знаешь, как граффити какое-то, довольно-то красиво, конечно. И в то же время, вот как-то он… ну не знаю… вот нет чтобы чёрточками… Ну нельзя, чтоб прям портрет человека нарисовал, – как-то несколько некоторыми чёрточками всего, и вот тебе, пожалуйста. И человека узнаёшь, не ошибаешься, кто это. Понимаешь, я не видел таких рисунков, вот здесь вот, ну, вот у нас. Потому что у нас, если рисуют человека, надо обязательно рисовать лицо полностью, скажем так, да? – там со всеми «причиндалами», чтобы было понятно, кто это. Иначе можно спутать с другим человеком.
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – Да мы даже лица одинаковые порой путаем, – чуть-чуть, – обознаться можно. А вот в его рисунках не обознаешься. Хотя они гораздо проще как-то сделаны. Не знаю, как он умеет это.
(Моисеенко) – Ген, скажи, когда у тебя началось вот это вот состояние сейчас с давлением? Можешь вспомнить, сколько времени было?
(Харитонов) – Я тебе пришлю сообщение… Часа в два, наверное.
(Моисеенко) – Часа два дня именно…
(Харитонов) – Да-да. Если сегодня, часа в два. Ну, часа в два. Я не могу точно сказать, но я тебе сообщение как-то посылал, и что-то говорил. Я толком не помню, что говорил, но, по-моему, или, скорее всего, про… ну, не знаю я. Если ты услышишь…
(Моисеенко) – А, т.е. ты хочешь сказать, ты уже что-то записал уже, да, ещё?
(Харитонов) – Я тебе, я надиктовывал, я хотел тебя набрать… Я же тебе говорил, что если будет подобное, я тебя наберу, чтобы мне легче. <…>.
(Моисеенко) – Ну если что, скидывай.
(Харитонов) – <…>.
(Моисеенко) – Если что, скидывай, я послушаю. ОК?
(Харитонов) – Ага. А я просто кнопку сделал на экране от диктофона. Просто включаешь её тупо, тут ума много и не надо.
(Моисеенко) – Ага.
(Харитонов) – Потому что в тот момент, когда вот у меня это происходит, у меня ума нет, похоже. Потому что я телефон не вижу, я телефон могу потерять. Я вот вижу телефон, вот он лежит, я пытаюсь схватить, и я промахиваюсь. Т.е. я чётко вижу: вот я рукою накрываю телефон, вот я опускаю руку, всё я вижу, что телефон закрыт левой рукой. Начинаю брать, а телефона нет.
(Моисеенко) – А-а. Т.е. это твоё сознание где-то в другом варианте уже уходит куда-то.
(Харитонов) – Да, но тактильно-то он всё равно должен быть, т.е. телефон-то действительно там должен лежать. Поэтому я схватил его в руки, и… если честно тебе признаться, вот я с двух часов… ну когда всё это началось, ты там посмотришь по времени, я его из рук ещё ни разу не выпускал.
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – И когда ты позвонил, я просто нажал вот эту кнопку, потому что она единственная выделялась на этом экране. Вот она красным загорелась, для меня это такой, как раздражитель – ага, надо нажать, я нажал, и всё. Пришло какое-то сообщение, я потом нажимаю, но оно не открывается, так телефон устроен. А здесь сейчас, получается, звонок…
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – …вот, поднял тебя, трубку. Поэтому я столько времени держал телефон.
(Моисеенко) – А ты пишешь звонок? Ты сам сейчас можешь прослушать то, что ты сейчас говоришь у себя? Или, тебе вообще присылать то, что я общался как?
(Харитонов) – Да я что, услышу, что ли?
(Моисеенко) – А, ну ладно. Ну ничего такого не было такого криминального, поэтому… Ну просто я вообще пообщался с первыми, там они так пожурили, опять вспомнили былое, так сказать, да? «Что вы ходите по кругу туда-сюда, всё ищете, – вы ищущие». Там, вспомнили все мои вопросы, которые я задавал, что это… ну, так скажем, очень грамотно меня так это… напомнили вообще о самом себе. Т.е. как бы чтобы я задумался.
(Харитонов) – Если они… они не говорят обычно про человека, они характеристику не дают ему никакую.
(Моисеенко) – А, ну он не давал. Не то, чтобы… они обобщали обо всех, как бы нас.
(Харитонов) – Ага.
(Моисеенко) – А когда я спросил про себя, они отказались. Я говорю: ну скажите, что я там… что во мне надо исправить? И я спросил у них: может быть, вы это… я вредительством занимаюсь, вот то, что с чем… вот с Геннадием… Геннадия информацию выношу в общество? А они такие говорят: ну если мы вам скажем, что вы вредите, то вы начнёте циклиться в этом, – если скажем, нет, вы всё делаете благо – значит, вы в другом, перекос у вас будет, типа. И мы ничего не ответим. Т.е. они оставили право выбора. В общем, правильно и грамотно поступили.
(Харитонов) – Ух, ясненько всё. Ладно, понятненько. Ну я не буду пытаться даже прослушивать. Я сделаю вид, что я не в курсе.
(Моисеенко) – Ну в общем, Ген, не переживай. Я попросил, они сказали, поправят твоё там здоровье. С зубами…
(Харитонов) – Так чтобы я мог слышать, чтоб я в реальности сосуществовал. Это можно, нельзя?
(Моисеенко) – А, слушай, я же не знал этот момент, и поэтому я не спросил. (пауза) В какой из реальности ты хочешь сосуществовать, Ген?
(Харитонов) – Чтобы я слышал всё-таки, что и другие слышат. Или не надо мне какие-нибудь… Ты знаешь, вот, – время я наверно твоё занимаю, – вот понимаешь, иногда вот такое вот… вот до того, – не хочется это вслух говорить, – ну просто уже невмоготу вот это становится, да? И потом раз, и я вижу такую картину: что вот идёт… такое всё везде серое, вот, и идёт толпа, тоже вся серая, все люди серые там, значит. Вот. И… а я иду рядом, да? И эта тропинка вроде бы такая… есть какие-то цвета, пусть мало, но они есть цвета, да? – они как-то отличаются. Вот. А я смотрю вот так вот на них: и вот ты знаешь, а что я выделываюсь? Ну все как все, что мне надо? Что это я начинаю из себя строить непонятно кого? И понимаешь, я пытаюсь свернуть с этой тропинки, и пойти… зайти вот надо в толпу, понимаешь? Потому что они идут куда-то, они, наверное, там больше знают, куда идти, чем я. Вот. Тем более, у меня вообще тропинка нехоженая. Понимаешь, вот там… тропинки нету, просто трава вся какая-то… тоже серая, надо сказать. А я вот сделал шаг, и какое-то такое маленькое, но цветное какое-то пятно появляется от шага. И я опять вперёд. А назад оглянулся: вроде бы есть тропинка, – но не знаю, может быть, она там опять есть потом где-то. А впереди её нету. Она позади, где я прошёл. Вот. И порой вот так хочется пойти вот в эту в серую толпу, а потом стоишь и думаешь… вот такое вот… Знаешь, вот как ты говоришь? Осознанные сны, да? – А я: «Ты что? А что я делаю? Зачем? Зачем мне нужно тогда?.. Чем я буду отличаться от них?» И тоже, знаешь, такой где-то хохот такой. Дед такой стоит такой, знаешь… это самое… «А ты хочешь ото всех отличаться! Ха-ха-ха!» Такой злой какой-то. И я опять делаю шаг туда. Я и не хочу отличаться. Ну, злой такой смех, типа демоническое, я так думаю, ну правда дьявол какой-то. И я делаю опять шаг в сторону вот этой колонны.
(Моисеенко) – Угу.
(Харитонов) – Понимаешь, а потом смотрю, а впереди меня появляются или дедушка, или мужчина с женщиной, и они меня зовут. И я как бы забываю об этом, об этой колонне, и бегу к ним, – и бегу к ним за каким-то мальчишкой. Такой, знаешь, вот маленький мальчишка, наверно, пятилетний где-то таким вот… Подбегает такой радостный на меня. Вот так наклоняется, руки протягивает такие… я кидаюсь к ним на руки. А… понимаешь, и причём как… я просто прыгаю, понимаешь, прыгаю как-то боком, и они меня ловят. И я уверен, что они меня поймают. Понимаешь, у меня пропадает какое-то любое чувство страха: а вдруг не поймают, вдруг я не допрыгну, – понимаешь, такое вот. Я просто прыгаю, и они меня ни разу не уронили, всегда меня ловили. Вот. И вот в этот момент я забываю об этом… о колонне этой, понимаешь? Вот. А потом вот какое-то время проходит, опять такое вот начинается, ностальгирование по колонне.
(Моисеенко) – Угу. Ген, слушай, я знаешь, что вспомнил? Что я первых спрашивал, почему ты видишь за дверью чёрное, чёрное – не темно. А они говорят: а потому что в мыслях ходите, вы как бы не знаете, что там будет, – и вот вам неизвестность. Т.е. тебе нужно создать мыслеформу, и ты за дверью попадаешь туда куда ты захочешь. А я говорю: а вот когда вы сказали про море… я про море, помнишь, тебе сказал? А они говорят: А вы какое море вообще?.. Вы знаете, сколько морей, говорят, у нас… у вас на Земле? И море желаний, и море надежд ещё есть, и всяких таких морей. А как вам развернётся-то правильное море? Вы ж конкретизируйте, какое море вы хотите видеть. Вот. Понял, да?
(Харитонов) – Ты, знаешь, Миш, тем более это глупо звучит, но я не помню, о каких дверях ты говоришь?
(Моисеенко) – Не помнишь, о каких дверях? Ты вначале, когда у тебя было состояние, ты говорил, что ты 12 белых дверей видишь. И мы стали стуч… Я говорю, ну давай постучи, и спроси, кто там, и можно ли войти. И ты говоришь, ой я сразу за дверью оказываюсь. И там…
(Харитонов) – Так, давай Миш, ты давай… эту тему давай исключим. Я не понял про двери ничего. А то… это самое… вот сейчас я думаю, что я… В общем я буду прятаться. (смеётся)
(Моисеенко) – Ну ладно, Ген, давай, отдыхай.
(Харитонов) – <…> спешу спрятаться.
(Моисеенко) – Давай, Ген, тогда… тогда давай будем завершать, и тогда удачи тебе, спокойной ночи, добрых снов, и всё. Жизнь прекрасна. Улыбай лицо!
(Харитонов) – Это точно. Жизнь хороша.
(Моисеенко) – Ну всё.
(Харитонов) – Ладно, давай, Миш.
(Моисеенко) – Давай, всё, пока.
(Харитонов) – Давай, счастливо. Давай, пока. (Срыв.)