ХГМ - Отрывок из дневника
Как же мне контролировать себя? Снова слопал всю банку варенья у Ольги. Сели мы. Я и не заметил, как всё съел. Гера прав — я обнаглел. Но у Ольги единственное место, где я могу расслабиться. Она знает обо мне больше, чем жена и дети. Мабу расслабил её. Она стала необщительной. Одно плохо — Мабу стал для неё эталоном. С такими взглядами, муж — только Мабу, никто более.
30 мая. Собрались пораньше, пришли к Ольге. Гера завёл разговор о смысле жизни. Но получилось всё наоборот: о бессмыслие жизни.
Гера предложил Ольге завести себе любовника, чтобы с квартирой. А если от него забеременеет, то можно и женить. Можно пригрозить изнасилованием.
Ольга психанула, обозвала Геру, припомнила ему, как он предложил её подруге жениться на нём. Подруга выгнала его, прежде спросив: «Где ты был, когда я голодала в декрете, когда нянчилась с ребёнком и скиталась по съёмным квартирам. Ты, Гера, на всё халявное кидаешься. Все лотереи мечтаешь выиграть». - «Выживать надо, дура!» — обозвал её дурой.
Посидели, покурили. Я влез со своими мыслями, мол, сейчас модно стало так дружить. Так, на всякий случай. Мало ли что пригодится. Это не дружба, — это блат. Я не хочу таких друзей. Скажу мягко: мне лень поддерживать такие связи. Стал и я дураком.
Вскоре пришёл Белимов, почему-то гордо похвастался, что совсем не готовился, предложил не торопиться, а попить чайку. Подошёл Гера, «подъебнул» (зачёркнуто) вспомнил про банку варенья, что я съел, — укор, что я объедаю. Он прав, я на полном серьёзе пообещал, что больше не буду так делать. Белимов, молодец, он стал рассказывать о случае из его жизни, явно не в его пользу. Просто он пытался разрядить обстановку.
На счёте 7 (4 круг) увидел перед собой Шар. Непривычный цвет меня насторожил, — яркое красное пятно посередине, и тоже очень яркая голубая оболочка, с постоянно сверкающими молниями. Руки пытались его поймать. Шар стал уменьшаться, чтобы я не смог его схватить. Тогда я остановился, боясь, что он исчезнет, и резко раздвинул руки. Шар резко увеличился, да так, что оказался в руках.
- «Кто ты?» Он ответил, что состоит из кусочков историй нескольких поколений. Но он не родился сам, его соткали Хранители по просьбе главных наших собеседников. Что интересно — непостоянных, а главных. Правда, я заметил только во время контакта, моё тело что-то отвечало Белимову, Ольге, Гере. Даже сам о себе что-то рассказываю, как во сне. А я всё время контакта беседовал с Шаром. Он уютно устроился на моих (других) руках. Одни руки были заняты маханием — защитой, а другие держали Шар. Ещё я постоянно видел эту банку варенья, я пытался её заполнить: большой деревянной ложкой запихивал варенье. Шар стал помогать, повторяя: «Спокойствие, только спокойствие…» (Карлсон) — смешил меня, и поэтому я делал всё без психов, злобы и мучений совести.
Мабу появился неожиданно с просьбой дать ему мелки, он нарисовал Шар, потому что он его видел у монахов. Да, чуть не забыл: Шар помогал, <…>, смягчил цвета из ярких во что-то перламутровое, что ли, — не знаю, как описать, — <…> голубым, но с какими-то переливами. Раньше эти цвета вызывали тревогу, а сейчас наоборот — очень хотелось окунуть руки в теплоту Шара. Только я собрался это сделать, как тут же появилась банка варенья. Да что ж она ко мне пристала?
Я, заметив, что Мабу одновременно что-то рассказывает Гере, Белимову, Ольге (контакт), так ещё и участвует в нашей беседе — со мной и Шаром. Правда, он ненадолго исчезал, буквально на мгновения.
Я спросил у Шара: куда он так бегает? Шар ответил, что у Мабу болеет сын, а он боится, что монахи отберут у него сына. Лечит сам. Шар сказал — прикладыванием. Ещё Шар сказал, но строго по секрету, чтобы Мабу не знал: монахи в курсе, и тайно лечат его сына.
Я раньше видел монахов, точнее, скорее всего их тени, контуры. Они наводили на меня какую-то настороженность. А сейчас я понял, что мне надо бояться больше себя, а не их.
Мабу в очередной раз умчался, Шар отвлекается на «мохнатости», пытающих пробиться ко мне. Я обратил внимание на контакт. Мне стало интересно посмотреть на себя со стороны и на участников. Белимов сидел за маленьким столом (стулом). Я заглянул в его блокнотик. Меня что-то заинтересовало и я решил перелистнуть страничку. У меня получилось, но Белимов вернул всё «взад», свалив на сквозняк. Слово «сквозняк» напомнило мне, что кроме этой комнаты есть другое пространство. Я тут же оказался на улице у порога дома. Не совсем удачно, я свалился на котёнка. Я думал, что он испугался, а он вдруг замурлыкал и попытался залезть в меня. Тёплый, нежный. По-моему, я и сам замурлыкал.
Но (ох уж эта банка) я попытался пойти дальше, и стал как бы удаляться, выталкивать котика из себя. Чем больше я «удалялся» от него, тем больше я стал видеть его будущие. Вот он повзрослел, но ещё котёнок. И вдруг я увидел, что мальчишки облили его горящей смолой. Я испугался и стал отдирать от него смолу. Но я понял, что котёнок умирает. Я не знаю, в каком-то тумане, непонимающе, схватил котёнка и стал прятать его в себе. Я пытался изменить его будущее. Появился Шар, и я, как котёнок, ввалился в него. Мне уже четвёртый десяток, а я забился в Шар, ору во все ручьи. Мабу осторожно забрал у меня котёнка, положил на крыльцо. Никто не боится Мабу. Микки (Васильевой Ольги собачка) любит понежиться у Мабу. А когда Мабу плачет, я видел однажды, как плакал Мабу. Вру, не видел, — почувствовал, — не знаю, нутром. Мабу взял уголёк и стал заштриховывать картину на стене, свою картину. Так и я делал в детстве, всё зарисовывал чёрными красками.